Час ведьмы - [119]

— Отцеубийство? Вспомни, что ты только что говорил о собственной жене, — ответила Перегрин, потирая щеку. Мэри по опыту знала, как болит кожа после удара. — И можешь быть уверен: ты и живой выглядишь мерзко, а мертвый будешь представлять собой просто кошмарное видение.

Томасу пришлось поразмыслить над тем, что она сказала, выпитое мешало быстро соображать. Но когда до него дошел смысл, он пнул ее в бок, а Сэм присоединился к нему, ударив сапогом ей по ребрам, и хоть плащ заглушал звуки, Мэри слышала каждый удар, звучавший так, словно кто-то отбивает сырое мясо. На мгновение Мэри удивилась, что Сэм, даже не раздумывая, присоединился к избиению. Он был пьян, и это был друг Томаса, другое объяснение вряд ли можно было подобрать. Он мужчина, он живодер.

— Ты всегда была шлюхой. Посмотри, за кого ты вышла замуж, — говорил Томас.

— Пни меня в челюсть и сломай шею! Разве не так ты убил мою мать? — прошипела Перегрин, когда ее отец остановился передохнуть.

— Ты в это не веришь.

— Это правда. А ты, трус, свалил все на лошадь.

— Дитя, да ты монстр, чудовище. У тебя в голове одно белое…

— Мясо? — спросила Мэри, выйдя из-за дерева.

— Мэри?!

Он в ужасе смотрел на нее, как будто в самом деле увидел восставшего из Ада демона, чудовище, с острыми, как серпы, когтями. И она им стала. Воплощением Ярости. Она бросилась к Томасу, а он был настолько ошеломлен ее появлением в ночи и внезапностью атаки, что ей удалось вырвать его кинжал из ножен и обеими руками вонзить его в тело — молниеносным и яростным движением: так волны бьются о берег в бурю. Она пронзила его плащ, плоть между ребрами и само сердце. Томас посмотрел на рукоять, торчавшую из груди, и взглянул на Мэри так, словно впервые ее видел.

— Да, Томас, это я, — она выпрямила большой, указательный и средний пальцы и сказала: — Познакомься с зубьями Дьявола.

И этими тремя пальцами повернула рукоять кинжала, точно дверную ручку.

Колени Томаса подкосились, и он рухнул на землю у ее ног, рядом со своей дочерью.

Перегрин откатилась в сторону и села.

— Прости, — сказала Мэри. — Только за то, что сначала он испортил твою жизнь и только затем — мою.

Перегрин покачала головой.

— Тебе не нужно мое прощение.

Сэм попятился к своей лошади, но Мэри схватила его за пальто.

— Хоть словом обмолвишься о том, что сегодня видел, — и я сделаю так, что ты сгинешь на следующий день. Не забывай: меня считают ведьмой.

— Ведьм вешают, Мэри Дирфилд, — сказал он, но без уверенности в голосе.

— Не прежде, чем мы — озлобленные и ожесточенные — оставим за собой след из высохших полей и мертвых животных. Или младенцев, которые гниют в чреве матери, и мужчин, подобных тебе, которые падают с лошадей с остановившимся сердцем.

— Утром ты будешь мертва, — пробормотал он, но по-прежнему слабым и испуганным голосом.

— Тогда я заберу тебя с собой, — сказала ему Мэри.

Он мог попытаться сказать еще что-то, попробовать влезть на коня. Но вместо этого захрипел и выпрямился, повернул голову и увидел позади себя Перегрин. Она вытащила нож у него из спины, и он дернулся, а потом она полоснула по шее, и кровь фонтаном забила вверх. Захлебываясь, он осел на землю, а потом с быстротой, поразившей Мэри, скончался. Перегрин вытерла нож о рукав его пальто.

— В хозяйстве еще пригодится, — сказала она.

— А кинжал Томаса? — спросила Мэри, указав на него носком ботинка.

— Он тебе нужен?

— Нет.

— И мне не нужен.

Перегрин взяла Мэри за руку и сказала:

— Давай уйдем отсюда, пока их не нашла стража. Пусть думают, что это бандиты или кто-нибудь в этом роде напали на дядюшку Ребекки и выпустили тебя.

— Они решат, что это моих рук дело.

Перегрин кивнула.

— Наверное. Но если они заключат, что ты покинула Бостон, оставив позади себя два мертвых тела, тебя будут бояться. Они поверят, что на самом деле при жизни застали час ведьмы.

— Ведьмы? Нет, не просто ведьмы — Дьявола.

— Да, самой Дьяволицы, — согласилась Перегрин. — Мы ведь на самом деле не знаем, что носит Дьявол, брюки или юбку, — или что ты думаешь?

Пока они бежали к докам, Мэри думала о Дьяволе в женском обличии, в какой-то момент она подняла взгляд к небу — и поразилась звездам. Их было так много. Она подумала, что через восемнадцать-двадцать часов вновь увидит их с борта корабля и за ними будет все тот же Бог. В этом мире есть добрые люди и есть злые, но в большинстве своем они сочетают в себе оба эти качества и поступают так, как поступают, по той простой причине, что смертны. А ее Господь? Господь Перегрин? Ему все известно, всегда было известно, будет и впредь. Но стремления Его творений — они бессмысленны. Совершенно бессмысленны. Однако кое в чем Мэри была уверена.

— Думаю, мы всё-таки знаем, — сказала Мэри. — Да, может быть, порой наступает час ведьмы. Но Дьявол — он определенно носит брюки. Дьявол может быть только мужчиной.

Эпилог

Мэри сидела на траве и качала на коленях ребенка. Она посмотрела в глаза девочки: сейчас они были синие, точно небо в тот день, когда ее приговорили к смерти, но в помещении они казались светло-серыми. Они были большие и круглые, а лицо ребенка — ангельски прелестным. Мэри представляла, что, когда у девочки отрастут волосы, она уберет их шелковыми лентами, очень похожими на те, какие Бет Хауленд вплетала в прическу своей маленькой Саре. Мэри назвала дочку Дезире, и она была для нее самой желанной — как тот ребенок, который когда-то привиделся ей во сне в Бостоне. Девочке был уже годик, и образ Новой Англии в памяти Мэри начинал тускнеть. Как и ее воспоминания о короткой зиме, проведенной на Ямайке, после которой они с Генри поженились. Во второй раз она вышла замуж как вдова — хотя никто на Ямайке не знал, что у нее был муж, который умер, потому что никому не было известно, что она та самая жуткая Мэри Дирфилд из Бостона.