Час тишины - [78]

У Юрцовой был всего лишь гектар земли, она всегда работала у чужих — тем и кормилась, а теперь даже и работать почти не могла: ее подпись практически ничего не значила, была только единицей в счете.

Он понимал это. И все его попытки уговорить Юрцову, и все ее сопротивление уговорам по существу не имели никакого смысла. Все, что между ними происходило, порой казалось ему комедией, которую написал какой-то безумный сочинитель.

— У тебя никогда не возникает такого чувства? — спросил он свою жену, возвращаясь как-то ночью на машине домой.

Но она была убеждена, что все имеет свой смысл.

— Нельзя застывать в оцепенении перед трагедией одной судьбы, в противном случае ничего не поймешь.

— Ты знаешь, — ответил он ей, — беда или, если хочешь, ошибка в том, что человек все-таки привык рассуждать! Как мне убедить ее, когда она уже просто-напросто ничего не хочет? Когда-то ей хотелось иметь новый дом, теперь он ей не нужен, теперь ей ничего не нужно — только бы спокойно умереть! Все, что мы делаем, все это для людей, для их счастья, не правда ли? Так почему же мы не хотим им дать хоть немного покоя, если уж случается, что они ничего иного не хотят?

— Но ведь в кооперативе ей будет лучше! — возразила жена.

Она не понимала его. Впрочем, кто захотел бы понять? Кто еще согласится утверждать, что благополучие — не единственная благодать, о которой мечтают люди?

Он думал об этом второй день подряд. И тогда, когда снова сидел напротив Юрцовой, а та безнадежно стремилась отдалить свое решение. Люди часто мечтают избежать того, что называется необходимостью. Тогда, сразу же после войны, когда он ночи напролет просиживал с Давидом, были же они убеждены, что для каждого завоюют такое счастье, о каком он только может мечтать, что каждому дадут подлинную независимость и свободу, что будут стражами и послами этой свободы. Но сегодня он был только послом необходимости, которой люди сопротивлялись. Была ли эта необходимость подлинной, если люди так ей сопротивляются? Люди, конечно, могли не понимать логики развития. Люди всегда сопротивляются всяким переменам. А перемены всегда необходимы. Но на этот раз необходимость определили сами люди — как далеко могли распространяться ее границы, до каких действий, до каких решений? Кто способен поправить эти решения, кто гарантирует, насколько они правильны и до каких пор правильны, где граница и где уже начинается пустота?

Он смотрел на худое морщинистое лицо женщины, сидевшей напротив него: боль, страдания, вечная работа, питье в одиночестве, тщетность ожиданий — пожелаем же ей покоя, хотя бы в смерти.

Он не мог больше говорить и только молча слушал ее воспоминания: поезд медленно набирал ход, на вокзале было жарко, и Матей в последний раз помахал ей шляпой, а она шла босая по горячей пыльной дороге навстречу своему ожиданию.

Он представил себе ее ожидание — оно было куда длиннее всех его ожиданий, годами питаемых тщетной надеждой, надеждой, которая никогда не испепелится, и почувствовал сострадание к судьбе этой женщины. Конечно, он должен был бы обеспечить ей хотя бы покой, о котором она только мечтает.

Большинство агитационных колонн в других деревнях закончило свою работу, только у них до сих пор не было ни одной подписи; их неблагополучные показатели влияли на средние данные района, и на них таким образом лежало пятно неспособности. Тогда их колонне решили бросить подкрепление, усилить ее за счет опытных агитаторов, а также сменить руководителя.

Новый руководитель, по имени Михал Шеман, — рыжий, растолстевший человек, с пухлыми губами и одутловатым лицом, обезображенным чирьями, — собрал их и обратился к ним с речью:

— Я их всех здесь знаю. Они упрямы как ослы, — говорил он быстро, рублеными фразами, будто отдавая приказ. — Какие еще могут быть оглядки? — уже кричал он. — Разве все это делается не для них? Есть среди них и элементы, и я вынужден буду принять определенные меры. И если они не капитулируют в течение двух недель, тогда мне пора на пенсию. — Он рассмеялся коротким кашляющим смехом, потом объяснил им, какие он собирается принимать меры.

Посещать людей больше не рекомендуется — это придает им только ненужное чувство собственной значительности. И к тому же требует слишком много агитаторов. Он расставит агитаторов в нескольких пунктах и заставит людей самих подходить к ним. Каждый из них прочтет размноженное воззвание (разговоров и без того уже было достаточно), а агитатор только отметит каждого пришедшего галочкой. Если какому элементу этого будет мало, пусть приходит еще раз через час. Хоть до утра пусть бегает. На следующий день этот агитатор свободен — заступит другая смена.

— А как быть с теми, кто не придет?

Шеман рассмеялся.

— Такого еще не бывало! Порядочные люди подпишут сразу, а элементы, те всю ночь будут бегать от костела до кладбища. А заупрямятся — заставим бегать до одурения, только в другом месте.

Инженеру вместе с председателем Смоляком определили участок у самого кладбища.

Между последней избой и первыми крестами вбили в землю деревянный кол и на него повесили керосиновую лампу, на столик положили список всех жителей, в скобках проставили часы, когда каждый из них должен явиться.