Час тишины - [62]

Смоляк даже не посмотрел в сторону священника, он проковылял вдоль стены, согнувшись под низкой чердачной крышей, под его сапогами лопались яблоки, потом скрипели деревянные ступени.

Священник еще минутку постоял на пыльных ящиках, потом ноги у него вдруг подкосились и он рухнул вниз, обо что-то ударился, но боли не почувствовал. Лежал под увядающими листьями. Лунная роза Хермоза, Бернардин де Сент-Пьер, милая прекрасная Джесси, Капуцинская роза, Яблоневый цвет, Чайная роза — гибрид. «Кто будет их теперь поливать?» — подумалось ему.

Нечто великое, чтобы познать любовь

Они поженились летом, сразу же после его возвращения из Блатной.

Он съездил за ней, ее мать собиралась сыграть пышную свадьбу, но дочь все испортила — отказалась пойти в костел и на такое торжество решила явиться в голубой блузке[6]. Все же мать пригласила кое-кого из родственников; с его стороны был один-единственный приглашенный — Давид. Они впервые увиделись после нескольких лет разлуки, им многое нужно было сказать друг другу, но вместо этого пришлось слушать разговоры об отсутствующих родственниках, о ценах на яблоки и габардин, о том, что мы задаром вывозим масло, что больше не будут демонстрироваться американские фильмы и что у сбежавшего за границу министра осталось двое бедняжек; Давид начал было спорить, но вскоре понял, что это не имеет смысла; со свадьбы они сбежали втроем, так и не дождавшись конца; договорились обязательно поскорее встретиться. Давид вернулся домой, а они сразу же отправились прокладывать трассу — вместо свадебного путешествия.

Теперь они жили вместе, в маленьком домике с дощатой крышей и с гнездом аиста на риге, вставали в пять часов утра.

— Можешь ты себе представить более прекрасное свадебное путешествие?

Она носила ему треножник и рейку и с наслаждением топала по мокрому лугу: нет, мы никогда не станем жить по-мещански — с отпусками, курортами, воскресными обедами, прогулками, визитами, с грязной посудой, мы будем выдумывать все время что-нибудь новое, пусть люди думают о нас, что хотят, пусть считают чудаками.

Она была молода — во всяком случае, в сравнении с ним — и не имела еще никаких представлений о действительной жизни, зато красочно и восторженно рисовала себе их совместную жизнь. Она была счастлива, когда вместо того, чтобы сидеть за столом и обедать, они располагались на мокром пне и поджаривали ежедневную порцию сала с луком, когда ложились спать в холодной комнате, где не было ничего, кроме двух постелей, шкафа и жестяного умывальника. Она была счастлива от происходящих в ней перемен, от него, от того, какой он особенный, от его судьбы, от его одиночества, от его больших рук, от его стремительности и от его молчания, от его губ и больше всего от его любви.

Порой, когда он смотрел в линзу и читал цифры на рейке, вместо цифр ему виделись ее глаза, широко раскрытые, серые, как вода под прозрачными облаками, и тогда он внезапно осознавал, что эти глаза смотрят на него, приковываются к нему; он в них — от горизонта до горизонта, и нм овладевало бесконечное счастье. Он никогда не говорил ей об этом чувстве, не звал ее, только продолжал записывать цифры, но вечером, когда они лежали рядом в кромешной тьме деревенской ночи, к нему возвращался этот взгляд издалека, и он радовался, что теперь она близко и он может целовать ее глаза.

— Мы никогда не расстанемся, — шептала она, — я ни за что тебя не отдам, мы всегда будем вместе и не бросим друг друга.

— Ты всюду пойдешь со мной? — спросил он. — Погоди, еще пожалеешь.

Но она была убеждена, что не пожалеет никогда.

Только зимой они получили квартиру — в нижнем этаже двухэтажного дома. Дом стоял сразу же за площадью и походил на ригу — большой, заплесневелый, полный неизгонимого холода. Прежде всего им пришлось выловить мышей. Но они не расстраивались и не завидовали. Он радовался, что наконец-то у него снова есть дом, а она — что это не обычная квартира; весь этот город посреди равнины, город с длинной грязной улицей вместо площади, с синагогой вместо ратуши, с пьяными драками, ночными криками, шумными рынками, руганью и вечерними песнями казался ей романтичным, как бы ждущим больших свершений и великих жертв.

Она представляла себе, как будет здесь учить неграмотных, как преодолеет их отсталость, а со временем отвернет их от старого бессмысленного бога, как завоюет сердца сотен молодых людей, утвердит их в своих идеях, а если однажды возбужденный край вскипит, то она вместе с другими коммунистами города отправится бить «контру».

Однако ничего такого не происходило: уроки географии и истории в сельскохозяйственном училище, где она преподавала, протекали однообразно и скучно. Все ее ученики в обязательном порядке вступили в организацию молодежи, ей не пришлось их убеждать, а по краю хотя и бродили тайные приверженцы Белой лиги, никто не ждал от нее помощи в борьбе против них, только на собраниях она должна была присутствовать чуть ли не каждый вечер и возвращалась домой усталой от табачного дыма, от Каирова, от международной ситуации и нового отношения к Каю Юлию Цезарю и к Штефанику или от сбора утильсырья, что стало ее общественной обязанностью, поскольку была она самой молодой.