Час тишины - [57]

Снова попали, понял он, — сознание постепенно возвращалось. Он приподнялся, снял пиджак, стянул рубаху, нащупал рану и, когда нашел ее — пуля попала в икру, — стал медленно подворачивать штанину, дважды он упал на землю, пришлось отдыхать, потом все же разорвал рубаху и перевязал рану.

— Подлецы, гиены, смердящие гиены, — он снова попытался ползти, — может, еще и поджидают! Но почему… Почему… Убьете меня, но всех нас не перебить, нас везде много.

Он подполз к краю дороги, оперся о дорожный столб и — полулежа, полусидя — стал дожидаться, когда появится кто-нибудь на дороге.

Прошло много времени, прежде чем вдали появился мерцающий огонек. Он слышал, как кто-то соскочил с велосипеда, и над ним склонилось чье-то лицо.

— Что с вами случилось? — И Смоляк узнал голос молодого Молнара.

— Помоги встать на ноги и не болтай лишнего. — Он застонал, пытаясь встать, но потом все же сделал несколько неуверенных шагов.

— Стреляли в меня, эти свиньи… — Нестерпимая боль нагоняла на его глаза слезы. — Откуда ты взялся? — сказал он, чтобы прогнать боль.

— Искал вещи на свадьбу.

— Вон оно что… — На мгновение Смоляка охватила такая слабость, что он зашатался.

Павел Молнар вел одной рукой велосипед, а другой старался поддержать раненого. Лучше было бы оставить его здесь, а потом за ним приехать, но кто знает, может, те, кто стрелял, хоронятся неподалеку. Павел, наверно, бросился бы в панике наутек, будь он один, но сейчас это было невозможно, приходилось чуть ли не нести раненого, чтобы хоть немного облегчить ему боль.

Смоляк бормотал непонятные слова. Проклятия чередовались с ругательствами и вздохами, он просил небо, в которое не верил, наказать злодеев.

— Всех бы нас перестреляли, — скрипел он зубами, — эти канальи.

С минуту он шел молча, потом боль с новой силой одолевала его и он опять начинал кричать.

— Хоть бы сдохнуть, хоть бы уж сдохнуть! Пусть бы я достался им, да только мертвый. — Он оперся рукой о столб, наклонился, как волчок перед падением. — Поезжай! — наконец простонал он. — Поезжай быстрее! — И тогда Павел действительно сел на велосипед и помчался. Грязь била ему в лицо.

А мы живем себе, подумал он с отчаяньем; ему показалось, что позади раздался выстрел, потом выстрелы участились, в широком ночном котле клокотала война, а он бежал от нее на хрупком велосипеде, ему некуда было убежать, они должны были его настичь, и под его голову уже был приготовлен камень.

Столько ненависти! Она росла вокруг него, а он не тревожился об этом, он думал только о любви. У всех своя жизнь!

Вскоре он увидел несколько темных домов, соскочил с велосипеда, бросил его в грязи и все никак не мог отдышаться, закашлялся и стал колотить в запертые двери.

2

Наконец-то они остались одни в низкой комнатке с обгоревшими балками. Лампа утомленно мерцала, время было уже после полуночи, но с улицы все еще доносились девичьи голоса и песни.

Она подошла к окну, чуть печально посмотрела на темные фигуры. За домом, у задних ворот увидела униформу Михала Шемана. Тот все крутился вокруг Анички Чоллаковой, пытался ее поцеловать; смех, крики, салочки в темноте и плохо скрытые прикосновения.

— Может, пойдем еще туда? — спросила она, хотя и знала, что они уже не пойдут. Она вздохнула, подошла к высоко нагроможденным перинам, выпростала из-под них небольшое деревянное ярмо. — Кто-то из баб подсунул его, чтобы в жизни они так и шли в одной упряжке, тянули все вдвоем.

— Какая глупость! — усмехнулась она и бросила деревяшку в угол.

Минутку она стояла неподвижно и ждала. Ждал и он; наконец-то она отстегнула легкие стеклянные бусы.

— Даже воды нам сюда не дали, — сказала она.

Как ни странно, но теперь она испытывала большую стыдливость, чем когда бы то ни было раньше.

Он вышел из комнаты. В кухне на столе, на лавках и на полу спали гости. Он нашел в горе грязных тарелок кувшин, еще пахнувший вином.

Юрцова сидела, опершись лбом о стол. Он пообещал построить для всей семьи новый дом, в котором и у нее будет своя собственная комната, и получил за это ее благословение. Старуха услышала шум и подняла голову. Она смотрела на него ничего не видящими пьяными глазами.

— Покорми там собак, Матей, и скорей возвращайся.

Она развела руки, и голова ее снова упала, ударившись о стол.

Он переступил через кого-то на полу и вышел во двор. Кто-то заметил его, и высокий насмешливый голос запел:

Эй, ячмень, ты мой ячмень,

Зеленый ячменек.

Мы с тобой, моя родная,

В эту ночь зачнем.

Он быстро вытащил ведро воды.

Трава в темноте шелестела, слышались легкие девичьи шаги. За забором громко играла гармонь и перекликались пьяные голоса.

— Павел, наплюй на бабу, пошли с нами.

Из темноты выступил Михал Шеман.

— Вино черпаешь? Дай-ка выпить. Идиот, — кричал он пьяным голосом, — где твоя голова? Да таких, знаешь, сколько у тебя еще могло бы быть?!

На его лице была кровавая царапина.

— Не болтай!

Ему даже жаль стало Михала. Наверняка он снова пытался назначить свидание и тщетно, а все те, что пьяными голосами орали за забором, не знали, куда бы им пойти, а главное — куда вернуться. «Яночка, — сказал он про себя, — моя златовласочка».

Он снова осторожно переступил через лежащих, но перед дверью на мгновение заколебался; войду — и мы будем вместе, а потом уже все время, всегда; будто стоял он на высоченной башне, ветер раскачивал ее, прижимая к земле, но сверху все было видно. Павел глубоко вздохнул: