Час прошлой веры - [2]

Ксюша зябко горбилась, топила подбородок в воротник пушистого свитера:

- Люди охотнее всего гадят в местах, обжитых другими людьми. А в местах, которые были для кого-то святыми, гадят с особым трудолюбием и упорством. Так что ничего удивительного не вижу, - она пожала плечами, осторожно потрогала флягу. - Давай пить скорее, а то спать очень хочется.

Олег будто и не услышал, он уперся взглядом куда-то мимо Ксюши, а может - сквозь нее. И Ксюша устроилась поудобнее, стала терпеливо дожидаться, когда он очнется, когда отпустят его полумысли-полуобразы, отпустят из смутного и нездешнего сюда, к ней.

Это бывало с ним часто. Сперва Ксюша обижалась и злилась, потом тревожилась, а потом поняла и научилась не мешать ему в такие минуты. Бог с ним, пусть... Но все-таки чокнутый он, не от мира сего. А от какого? Что случится, когда выплеснется, наконец, наружу то, что зреет в нем?

Ксюша искоса поглядывала на Олега. Лицо бледное, узкое, волнистые волосы так светлы, что кажутся седыми, костистый подбородок курчавится мягкой бородкой, в туманящихся смутной мечтой серых глазах танцуют крохотные язычки пламени... "Вещий Олег" - кажется, так звали его сокурсники?

А снаружи, за толстыми кирпичными стенами, мутившееся с полудня небо наконец-то сорвалось на истомленный предчувствием нехорошего мир гремучими длинными раскатами, давящим дождевым гулом. Могильную черноту, съевшую и болота, и лес, и все, кололи вдребезги стремительные изломы фиолетового света - слепящего, холодного, злого. Мелко вздрагивал пол, затравленно припадало к нему слабенькое пламя, ярко и внезапно высвечивались проемы стрельчатых окон с догнивающими остатками прихотливых решеток; плоский занавес мрака, затянувший вход, вдруг проваливался далью стынущих в мертвом ненастном свете лесистых болот, - проваливался и возвращался вновь. Мертвенные электрические сполохи плескали в Олегово лицо бледную синеву и зыбкие изломы теней, искажали его непривычно, пугающе. И Ксюше показалось вдруг, что и не Олег это вовсе, а что-то подло похожее на него, что-то неживое, чужое; что она - усталая, жалкая - брошена здесь, в этом черном, вспыхивающем, тонущем в бешеном ливне мире, одна, совсем одна среди его гремящей, журчащей, копошащейся жути; и сердце затрепыхалось обреченно и жалко, что-то ледяное перехватило горло и обожгло глаза, но тут очнулся Олег.

Он зажмурился, сильно потер лицо, улыбнулся растерянно и виновато:

- Прости, Ксюшенька, задумался я... Сейчас чай будем пить, сейчас-сейчас.

Чай был крепкий и горячий, маленький алюминиевый стаканчик обжигал ладони, и это было очень приятно, но еще приятнее был неотрывный взгляд Олега - внимательный, теплый. Вот так бы почаще, вот всегда бы так! Но, может быть, если бы так было всегда, она и не ценила бы этого?

Нет, хватит. Хватит молчать, надо говорить, говорить что-нибудь интересное, а то он снова уйдет туда, в мысли свои, бросит наедине с усталостью и страхом... Только интересно у Ксюши не получилось. От особенно сильного удара, казалось, посыпались трескучим каменным крошевом стены, и она сжалась, простонала с надрывом:

- Господи, и зачем нас понесло к этой старой ведьме?! Так хорошо было в Белополье, так нет, поперлись черт знает куда... И самое обидное - ведь напрасно поперлись, не знает же она ничего, ведь муть плела редчайшую!

Олег улыбнулся - мягко так, ласково, как ребенку глупому, сел рядом, стал гладить по голове, уговаривать:

- Ну, Ксеня... Ну почему это - зря? Это же не кому-то, это же тебе нужно. И рассказала она много интересного, я нигде такого не слыхал. Сказки про лешего очень оригинальные, и заклятья от злых. Для твоей работы это очень важно, ты этим не пренебрегай.

Но Ксюша упрямо трясла головой:

- Ничего это не важно. И чушь все это. И ничего общего с моей темой не дохристианские, и не обряды... И это же не народные сказки, это же ее сказки! И вообще, давай спать в конце концов!

Олег вздохнул, тяжело поднялся - спать, так спать. Правда, это оказалось нелегко - спать. Сначала они поругались из-за фонарика: Олег хотел его выключить, а Ксюша не хотела спать в темноте. Олег уговаривал, объяснял, что батарейки сядут не позже, чем через час, что фонарик еще может понадобиться ночью, - не помогло. Потом на них напали комары как-то вдруг и все сразу, и Ксюша требовала, чтобы Олег их повыгонял, а Олег пытался выяснить, как она себе это представляет.

А потом почему-то оказалось, что спать не хочется. То есть спать не хотелось только Ксюше, и это было обидно до слез: страх остался, и сырость, и комары, и гроза; а сонливость, еще минуту назад казавшаяся невыносимой, сгинула, и вместе с ней сгинула и надежда на то, что жуткая эта ночь пролетит незаметно и быстро. А вот Олег, похоже, уснул, он дышит спокойно и ровно, он снова оставил Ксюшу одну, он злой, плохой, бесчувственный. Господи, ну почему так не повезло в жизни, ну зачем она влюбилась в этого ненормального, вышла за него, зачем?! Да, он любит ее, Ксюшу, любит искренне, только странно как-то, не любят так теперь, это, может, в его любимые дохристианские времена так любили. А иногда он бывает так возмутительно нечуток, будто Ксюша для него - ноль. Вот как сейчас: посапывает себе в две дырочки, и наплевать ему, что ей плохо, страшно и одиноко...