Час мёртвых глаз - [39]

– Послушайте…, – крикнул он женщине у плите, ставя стакан на стол, – мы, конечно, доставляем вам много хлопот. Но не сердитесь на нас за это. Мы самые лучшие сыновья Великой Германии. В данный момент мы не побеждаем, но мы все же голодны…

Женщина повернула свое лицо к нему. Она сказала: – Хорошо. Я уже занялась этим.

Она не сказала, делает она это охотно или неохотно. Она не раскрыла, что она думает об их визите.

– Мы предложим, чтобы вам вручили военный крест "За заслуги"…, засмеялся Цадо.

Женщина тихо возразила: – Боже упаси, не нужны мне никакие ордена!

– Да вы его и не получили бы, – сказал Цадо. – „Если бы вы были казначеем, тогда да. А так нет. Вы относитесь к тем многим неизвестным героям, которые в неизменной верности большой идеи содействуют нашему фюреру в достижении победы. Хотя бы даже тем, что приготовите нам ужин.

Батрак сидел на своей скамейки у в печи и, ухмыляясь, качал головой. Он косился на бутылку, но Цадо не замечал этого.

– Не ухмыляйся! – сказал он батраку. – Ты должен радоваться, что ты не пригоден к службе. Они бы сделали из тебя крепкого солдата. Я сам бы иногда радовался бы, если бы был так же туп, как ты.

Женщина прислонилась спиной к плите. Ее глаза непрерывно смотрели на Цадо, когда она спросила: – Как долго вы в армии?

– С начала войны, – ответил в деловом тоне Цадо.

– И никто до сих пор не заметил, против чего направлена ваша насмешка?

– Вы первая, – ответил Цадо. – Если хотите, можете сделать из этого вывод об умственных способностях моих командиров.

– Или также о том, как хорошо вы обычно умеете держать язык за зубами.

Цадо, не отвечая, налил шнапса в стакан. Он взял стакан в руку и поднялся. Он приблизился к женщине и остановился перед нею. Она взглянула на него, и ему показалось, что он увидел небольшую насмешку на ее лице.

– Послушайте, – медленно произнес он, – что бы вы теперь предпочли сделать: сидеть здесь и довольствоваться тем, что есть, немного надеясь и немного боясь, или пойти к моему ротному командиру и сказать ему: Убирайтесь с вашими солдатами прочь отсюда! Уходите! Мы не хотим жить здесь между танками и воронками от снарядов, но мы хотим возделывать пшеницу и мак. Мы не хотим иметь ничего общего со всей этой дрянью! Уходите! Вы и вся армия! Я, женщина из последнего хутора Хазельгартена говорю вам это, и я отвечаю за свои слова, господин лейтенант!

Женщина ответила, не глядя на Цадо при этом: – Я не знаю вашего лейтенанта.

– Его зовут Альф и он живет в усадьбе номер 12. Идите к нему. Прямо сейчас. Мы подождем вас здесь. Скажите ему то, что я вам сказал или что вы еще хотите сказать. Мы подождем, пока вы вернетесь.

– Вам пришлось бы очень долго ждать, – медленно сказала женщина, – есть вещи, которые можно делать, и есть те, которые нельзя делать, если хочешь вернуться.

– За здоровье всех! – произнес Цадо, поднимая стакан. Он поднес его ко рту и выпил его одним глотком. Потом он сказал: – У вас разумная точка зрения мира. А от меня вы требуете, чтобы у меня была неразумная? Не думаете ли вы, что я тоже хотел бы вернуться?

– Я так и думаю, – тихо сказала женщина, – но на фронте каждый день гибнет несколько сотен человек, которые думают так же вы.

– Несколько тысяч, – поправил ее Цадо. – Я даже могу вам сказать почему. Смерть, которая приходит неожиданно и быстро, приятнее той, которую предвидишь как неизменное последствие определенного поступка. Если бы было наоборот, то эта война не продлилась бы и трех дней. Но так как это именно так, то она продолжится так долго, пока одной из двух сторон не перехватит дыхание. Тот, кто еще будет тогда жив, вернется. Вероятно. Сегодня ни в чем нельзя быть уверенным.

Женщина снова повернулась к плите. Она сдвинула кастрюлю с картошкой в сторону и перевернуло мясо на сковороде.

Биндиг обратился к ней. Он все время просидел тихо и не сказал ни слова. Но теперь он посчитал, что обязан что-то сказать. – Не сердитесь на него, – попросил он женщину, – он легко раздражается. Он совсем не думает так на самом деле…

Женщина повернулась и кивала. Ее лицом овладело выражением, которое представляло собой странную смесь понимания и задумчивости, отвержения и доверчивости. – Я знаю…, – сказала она, – я знаю, что вы имели в виду. Вы необычные солдаты. Я всегда думала, что солдаты другие. Я, кажется, заблуждалась.

– Этот опыт для вас неприятен? – спросил Цадо.

– Я не знаю, – ответила женщина, – конечно, солдаты бывают разные.

– Вероятно, мы ранили ваши самые святые чувства, – заметил Цадо с ухмылкой, – наверное, вы человек, который нуждается в героях вокруг себя. Мне жаль, если это так получилось…

Женщина взглянула на него и покачала головой. – Это не так, – сказала она тихо, – не нужны мне никакие герои. Я даже не знаю, что относится к тому, чтобы быть героем. Я не имела бы ничего против, если бы во всем мире было бы меньше криков о героях, зато больше тишины и здоровых мужчин, которые могут вспахать поле и женщину…

Она замолчала и быстро снова повернулась к плите.

Цадо молча вернулся к столу. Он налил доверху все стаканы, включая и стакан батрака. Его глаза были равнодушны, когда он сказал женщине: – Вы умеете так просто видеть жизнь. И людей тоже. Мне было бы интересно, какими вы видите нас…