Чарусские лесорубы - [11]

Лиза посмотрела на свою подругу.

— Пойдем, Панька!

Та сразу согласилась. Пошла к своей тумбочке. Подправила белые, срыжа волосы, напудрилась так, будто целый день работала на подноске цемента к бетономешалке.

По поселку подруги шли под руку. Зырянов рядом, чуть в сторонке. Казалось, этот вечер был создан для того только, чтобы люди отдыхали, наслаждались природой. Утомленное таежное солнце еще не успело коснуться вершинок деревьев, а его уже обступили облака, одетые в кумач и парчу.

В этот вечер Борису Лавровичу все, что было вокруг, представлялось в каком-то новом свете. Синие леса казались таинственно-величавыми. Новые дома поселка сделаны будто из золотистого янтаря. И даже комары-толкунцы, роившиеся над головами, искрились серебром.

Паня Торокина, торжественно-важная, молча и сосредоточенно грызла семечки. А Лиза, настороженная, поглядывала на Бориса Лавровича и как будто ждала, что он скажет о чем-то важном, значительном. Но он говорил о пустяках, говорил о том, что видел. Ведь нельзя же было все время молчать.

Вышли на лежневую дорогу. По рассечке в лесную даль убегали вытянувшиеся двумя цепочками побелевшие от дождей и солнца деревянные плахи. Каждая лежня напоминала узенький тротуар, по которому мог идти только один человек. Паня ступила на одну лежню, Лиза на другую, пошли, взявшись за руки.

— Неладно так, девушки! — сказал Зырянов, следуя за ними. — Плохо тут гулять. Пойдемте-ка по дорожке на Сотый квартал.

Подруги возражать не стали.

Лиза рассеянно поглядывала под ноги, по сторонам, где у самой дороги росли желтые лютики. Возле пеньков и муравьиных куч плотной стеной стояли начавшие распушиваться красные цветы кипрея. Увидев придорожную мочежинку, сплошь заросшую незабудками, она воскликнула:

— Смотрите, какие миленькие цветочки! Панька, нарви букет!

Паня кинулась к незабудкам, стала их срывать, укладывать стебелек к стебельку в своей широкой мужской ладони. Когда она подошла с букетом, перевязанным стебельками метлики, и хотела передать их подруге, Лиза сказала:

— Отнеси в общежитие и поставь в банку с водой.

Паня глянула на Зырянова, на Лизу, незаметно ущипнула подругу чуть повыше локтя и пошла обратно, в Новинку.

— Ну вот, она вас стесняла, — сказала Лиза, когда Паня скрылась за поворотом дороги.

— Нет, почему же.

Зырянов взял ее под руку. В глазах девушки заискрились веселые огоньки.

— Эх, вы! Дайте-ка я вас поведу. — Она высвободила свою руку и подхватила Зырянова. — Вот так-то лучше будет… Вам скучно тут на Новинке?

— Почему скучно! Нет. Скуки я не знаю. Но иногда бывает какая-то неудовлетворенность. Человеку чего-то недостает, нет ощущения полноты жизни… Вам знакомо такое чувство?

— Конечно, случается.

— Меня это чувство за последнее время тревожит все больше и больше. Когда на работе, на людях — весь поглощен делами. Я тут вроде костра в лесосеке. Днем он ярко пылает, а вечером, когда люди уходят из делянки, костер постепенно гаснет. Так бывает и со мной. Днем, на людях, горишь, а вечером, как останешься сам с собой, остываешь, и повеет на тебя вроде холодком, пеплом.

Лиза слушала Зырянова внимательно и крепче прижимала его руку к себе. Она понимала его. То, что он переживает, бывает и у нее. И в душе шевельнулась жалость к себе, к нему, к Паньке, ко всем, кто не обрел себе полного счастья.

— Давайте посидим, — сказала она, показывая на лежавшую у дороги валежину, поросшую мохом. И, не дожидаясь его ответа, повлекла за собой.

Вначале сидели молча, словно прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. А вокруг было тихо, совершенно тихо, безмолвно. По обе стороны дороги стеной стоял ельник.

— Вам нравится этот лес? — спросил Зырянов.

— Лес как лес. Еловый лес вообще кажется угрюмым.

— А угрюмый ли он? Посмотрите хорошенько на вершину.

— Ну, смотрю.

— Видите, как искрится хвоя! Каждая хвоинка кажется посеребренной, на каждой хвоинке нанизаны лучи солнца. А вон там, в просветах между деревьев, глядите, какое небо! Ни один художник не сможет передать этой красоты. Даже Куинджи, был такой замечательный живописец, и тот не сумел бы нарисовать такие закаты. Наш северный лес надо понимать, а поймешь — полюбишь. В течение суток он много раз меняет свой наряд: ночью он черный, под утро синий, а днем голубой.

— Я в этих тонкостях не разбираюсь.

— Когда обживетесь здесь — все будет казаться прекрасным, родным, лучшим на свете. Да если еще найдете друга…

Она доверчиво и ласково заглянула ему в глаза. В них, в ее глазах, отражался солнечный закат. И на душе у Зырянова вдруг стало тепло, радостно. Он взял ее горячую руку и сжал в своих ладонях.

6

После прогулки с Зыряновым Лиза стала особенно веселой. Шутила с подругами, смеялась, пела. А вечером на другой день повела девчат из общежития в красный уголок. Все вооружились ведрами, тряпками, швабрами. Вслед за подругами в одиночку потянулись парни.

Распахнув настежь окна и двери, девчата принялись мыть потолки, бревенчатые стены, мебель, полы. Парни, толпившиеся на улице, еле успевали подносить воду, за непристойное зубоскальство получали шлепки мокрыми ладонями, а то и тряпками.

Шутить с Лизой парни не решались. Уж очень она казалась строгой, недоступной. С девчатами поет, веселится, а на развязных парней глянет — хоть в землю провались. Может быть, гордится, что начальствует над женским общежитием? Как знать.