Чародейка из страны бурь - [2]

– Ну что это за последнее желание – узнать, как называется дерево… Может, принести какой-нибудь еды, которую вы любите? Про вино я уже говорил…

…О том, что случилось дальше, надзиратель в тот же вечер будет рассказывать так, сидя в местном кафе:

– Предложил я ему, значит, от чистого сердца… А он усмехнулся, да так нехорошо, что я, ей-богу, весь похолодел, а ведь в тюрьме я всякого насмотрелся. Ну, думаю, не к добру это…

– Конечно, не к добру! – будут с готовностью поддакивать слушатели, потягивая пиво. – Вона ведь как все обернулось-то…

Но в шесть часов десять минут пасмурного мартовского утра события в камере смертника еще продвигались своим чередом. Осужденный привел себя в порядок, после чего принесли завтрак, к которому он едва притронулся.

– Только кофе отхлебнул из чашки, – расскажет надзиратель своим приятелям.

Затем явился священник – молодой, недавно назначенный и крайне серьезно относившийся к своей миссии. Он не спал всю ночь, ходил по комнате и упорно, мучительно подбирал слова, которые помогут ему не оттолкнуть, а смягчить этого демона, это чудовище, исповедником которого ему предстояло стать. В том, что он имеет дело именно с чудовищем, священник не сомневался – он, как и все окружающие, знал о процессе и знал, что Фредерик Варен, двадцати четырех лет от роду, был осужден на основании чрезвычайно веских улик и показаний свидетелей, которым защита не смогла ничего противопоставить. Сегодня утром у ворот тюрьмы ему отрубят голову, а пока – что ж, пока у священника есть время, чтобы попытаться спасти душу узника и побудить его покаяться. Однако вместо слов раскаяния священник услышал совсем другие слова. Приговоренный к смерти сообщил:

– Я невиновен.

Часть I Полицейский на краю земли

Глава 1 После бури

В то утро Антуан Молине проснулся, не успев досмотреть сон, который привиделся ему незадолго до пробуждения. Это был обычный полицейский сон, в котором инспектор – совсем как наяву – преследовал очередного преступника, который убегал от него с головокружительной скоростью, так что Антуану никак не удавалось его настигнуть. Мимо проносились стены домов, оживленные парижские бульвары неожиданно сменялись узкими улочками Кемпера с их фахверковыми[1] постройками. Инспектор то летел, то оказывался верхом на лошади, а потом впереди возникла то ли река, то ли море с лодкой, покачивающейся на волнах. К тому моменту Антуан уже сообразил, что все происходящее – сон, не имеющий ровным счетом никакого значения. И все же, когда он пробудился, первым его ощущением было смутное неудовольствие, знакомое всякому, кто только что стряхнул с себя морок кошмара, но так и не избавился от неприятного чувства, что тот до сих пор находится где-то неподалеку и упорно пытается протянуть в реальный мир свои цепкие паучьи лапки.

«Это все из-за бури», – смутно подумал Антуан, ворочаясь с боку на бок и вспоминая шторм, который бушевал два дня с перерывами и стал стихать только вчера вечером. От подушки пахло лавандой, мешочками с которой тетя Мариэтта всегда перекладывала белье. Прислушавшись, Антуан различил, как где-то под полом шуршит мышь, пробирающаяся обратно в свою норку. Он уже знал, что сегодня больше не заснет, но в то же время ничто не побуждало его вставать с постели. Перевернувшись на спину, инспектор закинул руку за голову и стал смотреть на потемневшие балки потолка. Две недели отпуска после ранения, которое едва не стоило ему жизни, – чего бы он не отдал несколько месяцев назад за эти две недели отдыха, а сегодня, едва вспомнив, что идет только третий день отпуска, он не мог удержаться от вздоха разочарования. И дело было вовсе не в тетке, молчаливой хлопотунье, и не в ее доме, стоящем недалеко от продуваемого ветрами бретонского берега, дело было в нем, Антуане Молине. Бездействие тяготило его, будь это даже бездействие заслуженное, передышка после нелегкой работы в парижской полиции.

«Вчера старуха Соланж сказала Мариэтте: «Ваш-то выглядит как настоящий парижанин…» Наверное, в чем-то она права. Большие города – совсем не то, что маленькие, я уж не говорю об этой деревеньке… После Парижа все не то. И чем же мне тут заняться? Только спать да есть. Когда штормит, даже рыбу удить невозможно. Хорошо хоть Кервелла написал из Кемпера, приглашает меня к себе в гости послезавтра, в воскресенье. Забавно, как сложилась жизнь: мы оба стали полицейскими, я инспектор в Париже, а его в Кемпере повысили до комиссара, после того громкого дела. Интересно, он не собирается перебраться в столицу? Хотя он всегда говорил, его больше привлекает размеренная провинциальная жизнь… В Париже, мол, неспокойно, любой мерзавец может тебя прихлопнуть ни за что… Как оно едва не случилось со мной».

Поморщившись при одном воспоминании об этом, Антуан засунул ладонь под пижаму и потрогал шрам возле сердца – след от раны, едва не ставшей смертельной. Ему до сих пор казалось странным, что шрам этот останется с ним до конца его дней, никуда не исчезнет, что бы он ни делал, и в гробу они тоже окажутся вдвоем рядом. Тут же мелькнула глупейшая, в сущности, мысль, что Жерар Кервелла, друг его детства, нипочем бы не совершил такой ошибки. О, Жерар всегда отлично умел устраиваться – и женился выгодно, и работу себе подобрал такую, чтобы опасности обходили его стороной, и отличился именно тогда, когда было нужно. Хитрец, с какой стороны ни взгляни, а для большинства наверняка – пример для подражания.