Чародей с гитарой. Том 2 - [85]

Джон-Том закинул ремень на плечо и прижал дуару к груди, ощутив ее знакомое уютное прикосновение, будто инструмент стал продолжением человека. Деревянные поверхности золотились, струны блестели, как серебро.

Звуки, разнесшиеся по мастерской после первого же прикосновения к двойным струнам, были полны глубокого чувства. Удовлетворенный результатом Кувир пододвинул к себе стул.

— А теперь сыграйте, молодой человек. Не ради волшебства — ради музыки.

Джон-Том кивнул и улыбнулся старому мастеру. Возникшее между ними духовное родство выше такой малости, как межвидовые различия. Мастер должен быть вознагражден, и для этого нужно нечто торжественное и жизнеутверждающее — чествование.

Для Маджа, никогда не питавшего пристрастия к тяжелому металлу, в чествовании было слишком много чести, и он удрал из мастерской, зажав уши. За ним неохотно последовали Виджи и виновато потупившийся Перестраховщик.

Амальма хоть и морщилась, но осталась. А вот Кувир Кулб будто сбросил с плеч долой лет двадцать. Расплывшись в широченной улыбке, он начал прищелкивать пальцами и притопывать, размахивая в такт пушистым хвостом, будто метроном. Дом умолк на добрых пять минут, а потом начал подлаживаться к Джон-Тому — сперва осторожно, но постепенно все более уверенно.

Ни разу в жизни Джон-Том не был так счастлив — да и не играл так хорошо. Он приплясывал, кружился, подскакивал, выдал даже воздушное па а-ля Пит Таушенд. Когда же он, взмокнув от пота и тяжело, со вкусом дыша, закончил композицию, тишина в мастерской не наступила: Кувир Кулб, вскочив на ноги, громко зааплодировал.

— Какая глубина! Какое чувство! Какое проникновение и экспрессия! Какое буйное выражение собственной кармы.

— Вы о чем? — спросил Джон-Том, выпрямляясь.

— Как это называется?

— Это песня для моей любимой — жаль, что ее здесь нет, чтобы разделить со мной радость. «Лимонной песней» назвала ее группа тихих добродушных парней, именующих себя «Лед Зеппелин». Весьма, весьма утонченные ребята.

Кинкаджу отложил эти сведения в памяти и прошел в глубь мастерской.

— Пойдемте, молодой человек, я еще не все вам показал.

Его глаза сверкнули.

— Пожалуйста, давайте я расплачусь, пока не забыл. Только мой рюкзак в комнате.

— Никаких денег! Вы спасли мне жизнь — так не оскорбляйте меня этим предложением. Кроме того, вы уже вознаградили меня своей удивительно прочувствованной музыкой.

Он схватил Джон-Тома за руку и потащил за собой.

Всю заднюю стену от пола до потолка занимала картотека. До верхних ящиков можно было добраться при помощи стремянки на колесиках. Кулб поднялся на несколько ступеней, сверился с написанным крохотными буквами указателем, задержал палец в нужном месте и открыл один из ящиков. Его от края до края заполняли разноцветные бутылки пятидюймовой высоты, смахивающие на вышедшую из употребления молочную тару с той лишь разницей, что пробки были сделаны из золотистой ароматической смолы. Вынув одну бутылку, кинкаджу показал ее гостю.

— Пробка из чистого ладана. Я приобретаю его у купца, раз в год приезжающего сюда из пустынных краев. Это единственное непроницаемое вещество.

На вид бутылка была пуста, а прочесть этикетку Джон-Том со своего места не мог.

— Что это? — указал он на шкаф.

— Ну, разумеется, моя музыкальная коллекция. Я музыкальный мастер — могу починить или изготовить инструменты, издающие любые мыслимые, хоть и не слыханные доселе звуки. Могу довольно сносно играть на любом из них. Но я не композитор и творить музыку не могу. Посему, когда мною овладевает усталость или скука, я обращаюсь к своей коллекции. Музыка, создаваемая нашими маленькими друзьями, — он указал на безжизненный дистиллятор гничиев, — проходит через крошечные отверстия в пластине конденсатора. Когда на меня находит стих, я укрепляю над ней дополнительный фильтр. Он соединяется с трубкой, которую я вставляю в одну из бутылок — так я коллекционирую музыку. Частенько я не могу ее понять, но это не мешает мне наслаждаться. Я стал чем-то вроде эксперта по музыке иных пространств и миров. Гничии перемещаются между ними совершенно свободно. Вот послушайте.

Он извлек пробку. Мастерскую вновь наполнили звуки симфонического оркестра: гремела медь труб, пели струны. Когда Кулб вставил пробку на место, музыка заиграла в обратном направлении, будто некая неведомая сила засасывала ее обратно в бутылку.

— Посредством кропотливых трудов и долгих исследований я научился распознавать музыку и композиторов. — Прищурившись, он прочитал этикетку. — Это фрагмент второй части Четырнадцатой симфонии гничия, зовущегося Бетховеном.

— Но он написал только девять! — поперхнулся Джон-Том.

— При жизни — да. — Кувир погрозил гостю пальцем. — В состоянии гничия, к которому мы все неизбежно перейдем, он продолжает творить музыку. Кажется, он родом из вашего мира. Давайте посмотрим, что у меня еще есть в этом духе.

Он выбрал бутылку и потянул пробку.

На чувства Джон-Тома воздействовал цунами оркестровой музыки. На этот раз Кулб дал дослушать до конца, пока ошеломительное крещендо не угасло в недосягаемой дали иных пространств и времен, продолжая эхом звучать лишь в памяти Джон-Тома.