Чародей и дурак - [22]

Тирен проверил подпруги и вскочил в седло.

— А когда же король полагает расширить свою империю? Надеюсь, Вальдису будет позволено распространить свет своей веры также и на Юг?

— Особенно на Юг, — с многозначительной улыбкой ответил Баралис.

Желудок Хвата при этих словах сжался в комочек. Хвату казалось, что его вот-вот стошнит.

Тирен удовлетворенно кивнул и направил коня к воротам. Ни он, ни Баралис не попрощались.

Баралис стоял в кругу света, падающего из двери, и смотрел, как отъезжает Тирен. Когда стук копыт затих вдали, Баралис перевел дыхание и улыбнулся.

— Тавалиск, — тихо молвил он во тьму, — это заняло у меня почти двадцать лет, но в конце концов я отомщу тебе.

Он выждал еще немного и вернулся в дом.

Как только дверь закрылась за ним, Хват испустил долгий, протяжный вздох. Он возблагодарил Борка и покойную мать Скорого за то, что они сохранили его, — он даже лошадь не забыл поблагодарить. Ощупав раненую голень, он обнаружил большую, сочащуюся кровью, донельзя болезненную опухоль. Рана на горле все еще кровоточила, а камзол насквозь промок от пота. Ничего на свете так не желая, как убраться поскорее с этого двора, Хват, однако, заставил себя подождать, пока в доме не погас свет. И даже тогда он долго еще не смел двинуться с места. Этой ночью он больше не собирался рисковать. За ним гнались, ему угрожали, его ранили — и хорошо еще, что дело ограничилось только этим. Ему на всю жизнь хватит таких переживаний — ну, почти на всю.

Застывший от долгого стояния на одном месте, продрогший и усталый, Хват выбрался со двора. Не имея больше сил, чтобы запутывать след, он устремился к Таулу кратчайшей дорогой.

Кайлок давно уже перестал отмерять свое лекарство так, как учил его Баралис. Полагалось брать лишь столько порошка, сколько помещалось в ямке ладони, — Кайлок же принимал его пригоршнями. Скользя в стакан, порошок сверкал как стрела, летящая в цель. Кайлок запивал его чашей красного вина — и лишь тогда вновь мог дышать свободно.

Теперь он на время избавится от этих ужасных припадков, когда череп точно сдавливает мозг, а мысли выворачиваются наизнанку, обнажая кровоточащее мясо. Хоть малая, но польза.

Пока Кайлок уже вторично принимал свою дозу, двое часовых вынесли из его шатра тело молодой девушки. Приступ был скверный как никогда. Страсть превратила его в лютого зверя.

— Подберите руку, — приказал он солдатам.

Эти дурни тащили ее слишком низко, и рука волоклась по ковру. Теперь ковер испачкался заодно с подушками и простынями. Весь шатер разит ею, и все вещи придется сжечь. Кайлок отпихнул солдат и вышел в ночь.

Небо всегда виделось ему темным, и он с удовлетворением отметил, что черный с пурпуром небосвод Брена ничем не отличается от остальных.

Они стояли лагерем чуть южнее города — так близко, что видели его стены, чувствовали запах его дыма и слышали, как скрипят повозки на его улицах. Кайлок смотрел на высокие укрепления Брена. Поистине этот город создан для него. Это не напыщенная резиденция вроде Харвелла, не жалкая деревня вроде Хелча — это растущий молодой город, дерзкий, задиристый юнец. Он не сидит по уши в собственной грязи, как другие города: горный ветер по ночам уносит вонь, а дожди смывают грязь в озеро.

Озеро, горы и стены: нет в Обитаемых Землях города столь неприступного, как Брен. Сама судьба сулила ему стать центром империи. Длинная вереница его герцогов приготовила город для Кайлока — они воздвигли эти стены, укрепили ворота, выковали многочисленные подъемные решетки. Теперь они завершили свое дело и потому должны были уйти. Больше в Брене не будет герцога.

Кайлок допил бокал. Лекарство придавало вину сладость. В ноздри ударил запах жареного мяса, и он догадался, что солдаты бросили девушку в костер. Теперь никто не сможет ее опознать, и никто, кроме него и часовых, не узнает, кто она была и что с ней сталось. Ее разодранная грудь оплавится в огне, переломанные руки превратятся в россыпь обгорелых костей. И выражение ужаса исчезнет с ее красивого лица. Ее сочтут еще одной зараженной шлюхой, сожженной для блага лагеря.

Кайлок пожал плечами.

Теперь он чувствовал себя намного лучше. Лекарство сделало свое дело — мир становился плотнее, темнее и куда устойчивее, чем прежде. Это унимало снедающую Кайлока ярость. Последнее время с ним творилось что-то неладное. Он все чаще терял власть над собой: сильнейшие судороги терзали его тело и мозг. И всегда этому сопутствовал металлический вкус во рту.

Совсем недавно, когда он лежал в постели с этой девушкой — он как раз привязал ее руки к столбику, а шею — к изголовью и нагрел до нужной степени воск, — страшная судорога сотрясла все его существо. Точно огромная рука сдавила его внутренности выдавив желчь в рот. Мозг распух — или череп сжался, — и мысли больше не помещались в голове. Ее распирало изнутри, и растерзать лежащую рядом девушку — единственное, что могло помочь.

Он накинулся на нее как зверь. Зубы его превратились в клыки, а пальцы — в когти. Тьма овладевала им — он сражался не с девушкой, а с тьмой. Если девушка кричала, он этого не слышал, если она боролась, он этого не замечал. Он ощутил только струю ее крови, охладившую его щеку, и слабый трепет ее предпоследнего дыхания. Когда она испустила последний вздох, он прогрыз себе дорогу к свету. Нутро утихомирилось, и давление в голове прошло. Из носа текла кровь, и он сплюнул, чтобы избавиться от мерзкого вкуса во рту.