Чапаев-Чапаев - [89]

Только он затянулся и сделал губами фигуру для пускания колец, как рядом плюхнулся мелкий паренек с гитарой и замер неподвижно, вперив взор в приоткрытую дверь.

— Не подскажете, с этого входа на праздник идут? — спросил он артиста, обманутый игрою сиреневых теней и приняв Ворона в панаме и с папироской за садовника.

— Вы собираетесь музицировать? — поинтересовался в ответ Семен Семенович, испортив второе кольцо дыма и с любопытством касаясь ногтем инструмента.

— Да сколько угодно, если дадут. Я ведь рок-н-ролл играю-то, а не всякую там муть, — молвил юноша, упорно не желая признавать в собеседнике звезду экрана.

Он и вправду не узнал Ворона, поскольку в кино ходил редко, а все время посвящал слушанью западной музыки на различной, по большей части самопальной аппаратуре. Один его приятель, по фамилии Николаев, соорудил специально для этого магнитофон, работавший от механического пружинного устройства, заводившегося ручкой, как патефон и не требовавший электричества. Для звука же хватало батарейки от карманного фонаря. На даче этого друга, вдали от посторонних ушей, они и предавались запретному удовольствию общения с рок-н-роллом, используя приобретенные, у себе подобных любителей, записи.

— Вы что же, серьезно одобряете этих всяких буржуазных Хэйли и Элвисов? — заинтересованно спросил артист, передвигая папироску в угол рта.

— А вы что, тоже слышали их? Да вы свой человек, я гляжу! — пылко обрадовался студент, — заметьте, кто хоть раз это слышал, тот сразу начинает понимать, что к чему! Одни имена чего стоят! Это настоящая музыка! Буржуазная — это Джорджи Марьянович, Карел Гот и прочая лажа, типа Эдиты Пьехи. «Манжерок» там всякий… А Хэйли останется в веках! И Элвис — гений! — воскликнул он, затем понизил голос до шепота. — В вас между прочим много общего с Хэйли, — указал он на челку Ворона. — У меня, к вашему сведению, пластинки имеются.

— Как пластинки? Вы с ума сошли! — поразился Ворон, смахнув со лба панаму и обронив недокуренную папироску.

— Да показать могу, — заверил собеседника Макаревич и без лишних слов полез за пазуху, откуда вынул пачку каких-то рентгеновских снимков и одну маленькую пластиночку, с большой, как пятак, дырой посередине, заботливо обернутую фланелью. Помахав этим сокровищем в воздухе, студент опять спрятал все на прежнее место.

— Я и спеть могу, слова, правда, неточные. В принципе, можно и на русском так петь, но вяловато выходит, текст отвлекает, я пробовал.

— Ну прямо уж…, — обиделся артист, — надо постараться, вникнуть в музыку… Россию можно и нужно ругать, но русский язык способен на все!

— Фигня! Ничего не выйдет. Вот, к примеру, такое:

Как трамвай из трамвайного парка,

Как паровоз на запасный путь,

Липну к тебе, как почтовая марка,

Литр твоих глаз приняв на грудь!

… Ну и так далее. Хорошо же? Но с музыкой никак не стыкуется. Толи дело…, вот послушайте, — Макаревич ухватил гитару, стал одной ногой на лавочку и взяв первый аккорд «Рока вокруг часов», запел по английски гнусавым придушенным фальцетом, но довольно верно и как-то на диво захватывающе.

Ворон привскочил, засунул руки глубоко в карманы брюк и почти сразу принялся притоптывать ногой в белом туфле, внимательно всматриваясь в аккорды, будто запомнить хотел.

Гости продолжали подтягиваться и следовали сразу в приоткрытую дверь, неодобрительно оглядываясь на гитарное бренчанье и парочку в тени куста. Некоторые делали возмущенные жесты, поскольку принимали их за «трудных» подростков.

— Спору нет, старик, это гениально! Есть в этом что-то, тупо-бодрое, и на джаз не похоже, и ни на что, — выразительно покрутил пальцами в воздухе артист, дослушав песню, — но хулиганством отдает. Хотя и антисоветчиной не назовешь, — задумался он. — Нет, у нас этого не поймут и не разрешат никогда. Но я все же не соглашусь насчет языка. Вот мне одна знакомая юная особа написала, энергичное такое… послушайте. Ворон поднял согнутую в локте руку и, дирижируя самому себе явившейся откуда-то свежей папироской, отчего в воздухе повисли спирали дыма, продекламировал:

…Даже сто смертей.

Невозможно вообразить их порознь.

Непонятно в какой они последовательности.

И не Божий ли это промысел?

А я жду твоих новостей.

И каждое слово немножко угадываю.

Тем не менее, ты привыкнешь ко мне, а я — нет.

И это будет первая смерть!

Семен закончил, и папироса мертвой петлей улетела в сирень.

— Люто, — среагировал Макаревич, — не с китайского перевод?

— Я ж говорю — девушка.

— Для девушки вообще гениально. Барабаном поддержать, и может выйти китайский такой рок: «…а я нет, а я нет …звон монет…» Надо подумать.

— Однако, судя по букету, вы шли на день рождения? — спохватился артист. — Вы кем приходитесь Раисе Поликарповне?

— Поверьте, так и тянет сказать, что я ее любимый племянник, — пригорюнился юноша, — но увы… мы всего лишь работаем вместе в химической лаборатории.

— Ну, так идемте же смело вперед, Андрей! Вас ведь наверняка Андреем зовут, — прозорливо молвил Ворон и, ухватив студента за локоть, ввел его в помещение. Во рту у Семен Семеновича уже дымилась новая сигарета, которую он, кажется, извлек откуда-то прямо из-за щеки.