Чаинки - [12]

В Пекине, конечно, больше было порядка. Там ОРУД-ГАИ на каждом шагу. Но как вот не сказать о том, что при всем наплевательстве на самые элементарные правила, на мигалки и на степенные светофоры, китайские водители (там, где нет ментов) проявляют интуицию и мастерство пилотов сверхзвуковых истребителей. Это и понятно: хочешь пошустрить на перекрестке и покуражиться на площади — умей чуять ситуацию и делать мгновенный расчет. Ставка — свое или чужое здоровье, бабки на ремонт машины, хорошо еще, если только своей, возможна драка с кем-то пострадавшим, имеющим силы врезать тебе в глаз, волокита с ментами, суды и так далее. Рискованное — это не то слово для характеристики уличного движения в Китае. Однако вот что поразительно: за полтора месяца, каждый божий день находясь в гуще этого самого движения, мы были свидетелями всего двух несерьезных аварий — так, вмятины на кузовах, бампер перекосорылило, фара — вдребезги, и базар на всю округу в присутствии огромной толпы зевак. Постепенно и мы с Ирой научились у китайцев вести себя бесстрашно и расчетливо при переходе улиц по пешеходным, заметим, дорожкам, а также в неположенных местах. Иначе-то кое-где можно простоять до ночи.

Первый день в двух с половиной миллионном Тайюане так и прошел у нас в привыкании к высшему пилотажу при переходах улиц и площадей. Зашли в пару суперпервоклассных отелей, а их десятки в этом далеко не туристском городе. Мрамор везде, черт побери, бронза, панели всякие буржуазные, фонтаны, гумы в ливреях — все как в Парижах и Лондонах, если не гораздо шикарней. На задах отелей — запыленные кирпичные лачуги, готовые, чувствуется, к сносу. Даже несколько жалко всю эту жилищную нищету с вшивотою — столь безжалостно теснят ее в небытие архитектурно замечательно выглядящие новостройки и всякие потрясные, явно скопированные с гонконгских, билдинги, громады банков и учреждений.

Между прочим, в Китае не видели мы на улицах домов, чьи первые этажи не были бы заняты лавками, магазинчиками и прочими мелкими бизнесами. Ну и, разумеется, полно везде реклам. Их намного больше, чем в Нью-Йорке. Просто нет от них на фасадах домов живого места.

Все в порядке, думаем, с Тайюанем — он растет и преображается на наших глазах к лучшему. Будем теперь в паузах между разъездами и разлетами бродить по разным его закоулкам, музеям, паркам, рынкам, лавчонкам старьевщиков и злачным заведениям.

Напоследок должен сказать, что эти заметки — еще не чашка чая, как говорят китайцы. Это всего лишь небольшая доля чаинок из ситечка для заварки, которую всегда можно разбавить кипяточком новых подробностей. Тем более сделать это мне очень хочется.

ЧАИНКА ТРЕТЬЯ, ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

У китайцев есть поговорочка, необыкновенно роднящая их не только с японцами, но с русскими и англичанами, что свидетельствует о глубочайшем родстве четырех замечательных народов, особенности исторического развития которых, да и бытовая житуха, столь не сходны. В художественном, но слегка цензурованном переводе на наш великий и могучий звучит эта поговорочка так: хрен ли говорить? лучше чая заварить. Пару «чаинок» о моей поездке в Китай, теперь самая пора, так сказать, рассмотреть в заварке воспоминаний, «чаинку» третью, заключительную, хотя все равно «чаинок» в той заварке останется больше, чем было их наговорено. Больше хотя бы потому, что пространство любого воспоминания, в отличие от пространств иных, многомерно. Оно может быть то поверхностным, то глубоким, то широким, охватывающим в объеме своем бездонном черт знает какое количество самых разных подробностей. В общем, хрен ли говорить — лучше чая заварить.

Так вот, если бы меня спросили: что именно в Китае произвело на мою душу самое сильное, самое незабываемое впечатление, я, пожалуй, призадумался бы. Всем нам знакомо нежелание отдать предпочтение чему-либо из того, что любимо безо всяких раздумий. Подумав, я решил бы, что все радостные китайские мои впечатления не будут в обиде на предпочтение мною одной их части частям остальным и, уже не задумываясь, ответил бы: сады в Суджоу на юге страны — вот что потрясает в Китае больше всего остального.

Воспоминание так взволновало меня, что прошу позволения на пару минут отвлечься. К слову говоря, после тех двух моих очерков, после двух чаинок, в редакцию «Экслибриса» пришли — наряду с письмами лестными для редакторов Радио и для автора — письма критические.

Явно интеллигентные, либерально настроенные радиослушатели недоумевают, почему это я, столь восторженно отзываясь об успехе промышленных и прочих реформ в Китае и о социальной их пользе поголовно для всех китайцев, а не только для преуспевших в делах бизнесменов, — почему это я никак не комментирую тот прискорбный факт, что благодушно пропутешествовал по стране все еще торжествующего тоталитаризма, гнусно поправшего права человека и доведшего карательно-цензурные функции однопартийного полицейского государства до предельного совершенства. Вот что хочется мне ответить на такого рода вопрос перед тем, как благодушно отважиться на дальнейшее описание примечательных черт современной действительности и несравненных природных красот Китая, чего только не пережившего за несколько тысячелетий своего существования — и моры, и глады, и природные катаклизмы, и кровавую междоусобицу, и бездарных правителей, и измывания англичан, и оккупацию Японии, и чумовые эксперименты культурной революции, губившие и бесконечно унижавшие цвет нации и славу ее. Но вот на смену большому злодею и великому дракону Утопии Мао пришел наконец-то отважный рыцарь ревизионизма папа Ден-Сяо-Пин. Пришел и начал, в отличие от Горбачева, не с самого легкого из всего, что можно было сделать в смертельно кризисный момент китайской истории. Начал он не с ничего, в сущности, неделания, как Горбачев, не с разрешения изданий ранее запрещенной литературы, в том числе сексологических трактатов с фотографиями почти не знакомых большинству россиян постельных поз, не с попустительства уркам всех мастей, включая урок партийных и гэбэшных, не с беспечного заделывания основ разграбления природных богатств страны да преступного разделения ее измордованного населения на со страшной силой богатеющих и тихо посасывающих по девятой усиленной, не с глуповато доверчивого подхода к рекомендациям финансовых воротил Запада, ни черта не кумекавших в парадоксальных реалиях абсурдного китайского бытия, не с казино, не с благословляемого ментами уличного блядства, не со взгляда сквозь пальцы на утечку баксов в островные офшоки, не с эйфорических воплей о наступившем якобы царстве демократии, не с кретинически бездумного, поистине амебного размножения партий и партишечек и многих иных бесплодных бессмыслиц — нет! Ден-Сяо-Пин с единомышленниками, поняв и ощутив, что кризис у страны и миллиарда полуголодных китайцев не впереди, а позади, что впереди — глубокая Жэ, то есть смертельная пропасть, — начал — не гениальный, не святой, не посвященный свыше в некие запредельные тайны истории, а просто трезвомыслящий прагматик — Ден-Со-Пин начал с того, что первым делом вернул всей стране, всему, подчеркиваю, народу все отныканное у него в сорок девятом году. Вернул крестьянам возможность единолично и старательно заниматься сельским хозяйством, мелким предпринимателям отдал на откуп все сферы бытового обслуживания, рабочему классу не двинул фуфло, а сдержал слово, посулив неслыханные темпы экономического роста и модернизации производства и прочь, и проч, и проч. При этом, безусловно начитавшись на ночь Солженицына, папаша Дэн вовремя усек, что если спустить с тормозов паровоз, и так безостановочно летящий к коммуне, как известный осел за пучком сена; усек он, что если дать разнуздаться миллиардной массе китайцев, достаточно одичавших и очумевших от оголтелого экстремизма Мао, если дать им замитинговать, стихийно запротестовать, пойдя на поводу у безответственных, тщеславных, честолюбивых, циничных и своекорыстных демагогов-популистов, прародителей партий и партишечек, то зверь, и без того живущий в бессознанке каждого человека, проснется, хрустнет занемевшими мослами и тогда… Папаша Дэн знал историю и наверняка читал или смотрел на сцене народную трагедию самого умного человека России, Пушкина. По сравнению с русским бунтом, бессмысленным и беспощадным, ужаснулся папаша Дэн вместе со своими неглупыми товарищами, наш китайский бунт на много подков превзойдет все дикие эксцессы культурной революции, даже если и решит самым радикальным образом демографические проблемы Китая. Китайцы попросту изничтожат друг друга… банды негодяев и злодеев… стагнация производств… гибель сельского хозяйства… адское попадание в долг западным банкам… наплыв дельцов с Уоллстрита на распродажу остатков национальных богатств… грядущие поражения в битвах с Индией и с Россией… Сгинь, ужасное видение, сгинь, сказал Дэн Сяо Пин, и его партийные кореша, повторив это заклинание, запели напоследок интернационал. Хитро запели. Запели, расставшись про себя с иллюзиями марксистской утопии. Запели исключительно для того, чтобы при смене курса сохранить гармонию видимости следования пресловутым коммуняковским идеалам… Недавно Китай праздновал полвека образования республики и двадцатилетие реформ, решительно, умно, то есть поистине стратегично порвавших с утопическими безумиями Мао и тупых фанатов его лжеучения. Я поездил по Китаю, пожив и в бедной глубинке, и на благоденствующем Юге; сравнивая социальную и общественную житуху сегодняшнего Китая, не с жизнью Америки, Германии, Испании, даже Греции и Чехословакии, а с жизнью одной моей страны, где, сами знаете, как и куда двинулись с самого начала реформы да финансовые дела, разве мог я не восхититься достижениями китайцев? Папаша Дэн правильно, на мой взгляд, сделал, что предупредил самоубийственный для всей страны и ее бездарно люмпенизированных многомиллионных масс стихийный взрыв саморазвития разрушительной политической самодеятельности кручи партий и партишечек. Если большой и мощный поток, прикинул в уме папаша Дэн, слишком рано лишить предназначенного ему русла, то он бездумно разольется и сметет на своем пути все надежды, все возможности постепенного налаживания нормальной жизнедеятельности. Дорогие авторы писем, одни из вас проклинают в отчаянии Ельцина и его окружение, другие мечтают о воскресении Ленина и Сталина. А вот китайцы похоронили Мао, уложили кормчего своего вечно спать и в общем-то забыли, потому что общество Китая буквально захвачено азартом пока еще всего лишь основ строительства нормальной жизни.