Чабан с Хан-Тенгри - [17]
— Вообще-то уже все хорошо, — продолжала Айсулуу, ловко орудуя бинтом. — Если ты будешь осторожен, то лицо скоро заживет и шрамов не останется. У тебя кожа оказалась крепкой, видно, тебя долго купали в соленой воде, когда ты родился!
Айсулуу прекрасно знала, что руки Темирболота были обожжены гораздо сильнее, чем лицо, особенно досталось пальцам. Она с особой осторожностью намазала их мазью и стала бинтовать каждый палец отдельно. Потом перевязала руки целиком.
— Вот и кончили, Темирболот. Хочу задать тебе вопрос…
— Спрашивайте, пожалуйста!
— Ведь тебе, должно быть, было очень больно. Да и теперь при перевязках, наверное, сохраняется неприятное ощущение. Неужели ты боли не чувствуешь? Уж чесаться-то руки у тебя должны…
— О-о! Сестра! Конечно, я все чувствую…
— А почему никогда не пожалуешься?
— Ну, из-за болячек жаловаться?! — Темирболот чуть не расхохотался.
— Ну ладно, ладно! Успокойся…
— В книгах столько примеров стойкости… Неудобно вам говорить, вы сами читали… Какими были Павел Корчагин, Олег Кошевой, Зоя!.. Неужели же мне из-за незначительных ожогов хныкать? Конечно, сестра, я не такой, как Павел, Олег, Зоя. Далеко мне до них. Но хочется быть таким, как они…
Айсулуу была взволнована, но, не зная, что сказать, стала безмолвно собираться домой. В это время дверь шумно распахнулась, на пороге появилась Калыйкан с ружьем в руках. Сердце Айсулуу тревожно забилось, в горле запершило, и глаза от испуга широко раскрылись.
На лице Калыйкан не было обычной наглости. Она выглядела бледной и какой-то поникшей.
С устремленным на Темирболота взглядом женщина замерла на месте. Рука, в которой было ружье, стала медленно опускаться вниз, по щекам потекли слезы. У Айсулуу страх сменился удивлением — так была не похожа эта смущенная женщина на всегда самодовольную, нахальную Калыйкан.
— Проходите, тетя Калыйкан! Садитесь, — сказал Темирболот, указывая забинтованной рукой на стул у кровати.
Калыйкан продолжала стоять на месте. Вдруг слезы потоком полились из глаз, ружье с грохотом упало на деревянный пол…
На шум из кухни выбежала испуганная Айкан. Увидев Калыйкан и валявшееся на полу ружье, она растерялась. Удивленно глядя на неожиданную гостью, Айкан схватилась руками за грудь и тихо, едва слышно проговорила: «Калыйкан?» Так и не понимая, что происходит, опасливо попятилась.
— Что случилось, тетя Калыйкан? Вот никогда не знал, что вы такая плаксивая… Да подойдите же ближе, садитесь, — Темирболот еще раз указал на стул.
Но Калыйкан не двигалась с места. Слезы продолжали течь, она, сама того не замечая, нервно вздрагивала.
— Калыйкан, что стряслось? — наконец снова заговорила Айкан, по-прежнему испуганная.
Наступила настороженная тишина.
Калыйкан, наконец, заговорила:
— Айкан! Я теперь только поняла, что человек должен по-человечески относиться к другим. Поняла, что такой бесстыжей бабе, как я, не место среди людей, да и собаки меня к себе не примут… Поняла я все слишком поздно, ведь мне уже сорок лет! Если бы меня не исключили из колхоза, не сгорел бы мой дом и сын твой, семнадцатилетний Темирболот, не полез бы из-за моих ребят в огонь, если бы меня не приютила старушка Баалы, так, видимо, до самой смерти я осталась бы дурой… Как я жила? С пятнадцати лет пью водку, приехала к вам в аил — еще больше стала пить. Сквернословила, ругала тех, кто не подносил мне выпивки. Под хмельком делала все, что взбредет в голову, — ни старших, ни младших не совестилась. Эх, провалиться мне сквозь землю! Чего повторять всем известное?
О Айкан, я от всех скрываю, кто настоящий отец Белека… Думы о моем милом, убитом фашистами, не дают мне покоя. Я готова пить не только водку, даже принять яд. — Рыдания мешали Калыйкан продолжать.
— Не надо плакать, Калыйкан, — подойдя к ней, сказала Айкан. — Это хорошо, что ты поняла, как неправильно жила раньше… — Айкан запнулась, не зная, что еще прибавить, но Калыйкан и не дала ей продолжать.
— Старушка Баалы, — сквозь слезы выкрикивала Калыйкан, — сказала мне; «Ты была самая бессовестная, самая подлая. Клеветала на всех, разводила сплетни. Я хотела раньше, чтобы следы твои на земле стерлись, а сама ты погибла на костре! Ты очень опозорилась перед людьми… Все тебя ненавидели… Но мне жаль твоих детей… Чем они виноваты? Они остались без крова — не пропадать же им?! Идите все ко мне жить… Только из-за детей пускаю тебя в дом». И старушка Баалы дала мне одеяло, кошму. Ты тоже дала одеяло, матрац и подушку. Если бы ты была на моем месте, а я на твоем, я бы не стала сочувствовать. Никогда… Наоборот, принялась бы злорадствовать. Кричала бы: «Ха-ха, люди, смотрите вон на ту, проклятую! Посмотрите на Айкан». — У Калыйкан перехватило дыхание. Она помолчала, вытерла слезы. — Да, да я сделала бы так. Теперь не могу на людей смотреть! Уже второй день, как встречу на улице кого угодно — взрослого, ребенка, стараюсь забежать во двор. Хорошо бы уехать куда-нибудь далеко, где никто меня не знает. Но куда двинешься зимой? Хочу руки на себя наложить, да ребят жалко… И для того чтобы спасти их, моих ребят, вот он, Темирболот, жизнью жертвовал, страдает сейчас… — Калыйкан с громким воплем повалилась вниз лицом на пол.
