Чаадаевское дело. Идеология, риторика и государственная власть в николаевской России - [90]

Сколько светлых лучей прорезало в это время мрак, покрывавший всю Европу! Большая часть познаний, которыми ум человеческий теперь гордится, были уже предчувствуемы тогдашними умами; характер новейшего общества был уже определен; миру христианскому не доставало только форм прекрасного, и он отыскал их, обратив взоры на древности язычества. Уединившись в своих пустынях, мы не видали ничего происходившего в Европе. Мы не вмешивались в великое дело мира. Мы остались чужды высоким доблестям, которыми религия озарила новейшие поколения и которые в глазах здравого смысла возвышают их над древними народами так же, как эти последние возвышаются над Готтентотами и Лапландцами. В нас не развились эти новые силы, которыми она обогатила человеческое разумение; эта кротость нравов, потерявших свое первобытное зверство от покорности власти безоружной. Несмотря на название христиан, мы не тронулись с места, тогда как западное христианство величественно шло по пути, начертанному его божественным основателем. Мир пересоздавался, а мы прозябали в наших лачугах из бревен и глины. Коротко, не для нас совершались новые судьбы человечества; не для нас, христиан, зрели плоды христианства.

После этого, скажите, справедливо ли у нас почти общее предположение, что мы можем усвоить европейское просвещение, развивавшееся так медленно и притом под прямым и очевидным влиянием одной нравственной силы, сразу, далее не затрудняясь разысканием, как это делалось?

Тот решительно не понимает христианства, кто не замечает в нем стороны чисто исторической; стороны, которая, показывая, чтó сделало оно для людей и чтó должно еще сделать, заключает в себе всю его философию и составляет необходимую часть его догматики. Таким образом христианская религия является не только нравственною системой, выразившеюся в преходящих формах человеческого ума; но силою божественною, вечною, действующею во всем пространстве мира умственного; силою, которой видимые действия должны нам служить вечными уроками.

В мире христианском все необходимо должно содействовать, и самом деле содействует учреждению на земле совершенного порядка. В противном случае действительность противоречила бы слову Господа: он не был бы посреди своей церкви до скончания веков. Новый порядок, царствие Божие, которое должно было осуществиться искуплением, не отличалось бы от прежнего порядка, от царства зла, которое искупление должно было уничтожить: тогда существовала бы одна вообразительная усовершимость, о которой мечтает философия и которую обличает во лжи каждая страница истории; суетное волнение ума, удовлетворяющее только нуждам существа материального, которое если когда и возносило человека на некоторую высоту, то для того только, чтоб низвергнуть потом в глубочайшие пропасти.

Но вы возразите: разве мы не христиане, разве образование возможно только по образцу европейскому? Без сомнения, мы христиане: но разве Абиссинцы не христиане же? Разумеется, можно образоваться отлично от Европы: разве Японцы не образованны и, если верить одному из наших соотечественников, даже более нас? Но неужели вы думаете, что христианство Абиссинцев и образованность Японцев могут воссоздать тот порядок, о котором я говорил сию минуту, порядок, который составляет конечное предназначение человечества? Неужели вы думаете, что эти жалкие отклонения от божественных и человеческих истин низведут небо на землю?

В христианстве есть два направления, резко отличающиеся одно от другого: это его действие на человека и действие на всемирное разумение. Они сливаются оба в Верховном Разуме и ведут к одной и той же цели. Но наше ограниченное зрение не может обнять время, в продолжение которого должны осуществиться вечные предначертания божественной мудрости. Поэтому мы должны различать божественное действие, проявляющееся в данное время в жизни человека, от проявляющегося только в бесконечности. Конечно, в день окончательного исполнения великой тайны искупления все сердца и все умы соединятся в одно чувство и в одну мысль и все преграды, разделяющие народы и вероисповедания, исчезнут; но в настоящее время каждый должен знать свое место в порядке общего призвания христиан, то есть должен знать, чем и как может содействовать он и все его окружающее конечной цели, предположенной всему человечеству.

Поэтому необходимо должен быть особенный круг идей, где должны двигаться умы общества, в котором должна достигаться эта конечная цель, то есть где возбужденная мысль должна созреть и достигнуть всей полноты своей. Этот круг идей, эта нравственная сфера дают обществу особенный род существования, особенный взгляд, которые, не будучи совершенно тождественны для каждого неделимого этого общества, как в отношении нас, так и в отношении других неевропейских народов, составляют одинаковый способ их бытия: следствие огромной умственной работы осьмнадцати веков, работы, в которой участвовали все страсти, все выгоды, все страдания, все мечты, все усилия разума.

Все европейские народы проходили эти столетия рука в руку, и в настоящее время, несмотря на все случайные отклонения, они всегда будут сходиться на одной и той же дороге. Чтобы понять семейное развитие этих народов, не нужно даже изучать историю: прочтите только Тасса, и вы увидите, как все они склоняются в прах перед Иерусалимом; вспомните, что в продолжение пятнадцати веков они молились Богу на одном языке, покорялись одной нравственной власти, имели одно убеждение; вспомните, что в продолжение пятнадцати веков каждый год, в один и тот же день, в один и тот же час, одними и теми же словами все вдруг они возносили хвалебные гимны Всевышнему, торжествуя величайшее из его благодеяний: дивный концерт, в тысячу раз изящнейший, возвышеннейший всех гармоний мира физического! Итак, если эта сфера, в которой живут европейцы, сфера единственная, где человеческий род может достигнуть своего конечного предназначения, есть плод религии; если, напротив, враждебные обстоятельства отстранили нас от общего движения, в котором общественная идея христианства развилась и приняла известные формы; если эти причины отбросили нас в категорию народов, которые не могли воспользоваться всем влиянием христианства; то не очевидно ли, что должно стараться оживить в нас веру всеми возможными способами? Вот чтó я хотел сказать, говоря, что у нас должно переначать все воспитание человеческого рода.