Цезарь - [122]

Какие знакомые формулы! При всей оригинальности декораций ситуация прочитывается по классическим образцам: «Мы» Замятина, «1984» Оруэлла или «Статья 316, пункт б» Лимонова. В последнем случае смысловое сходство особенно хорошо видно: у Геворкяна «мировое правительство», как уже говорилось, контролирует деторождение, а у Лимонова одно из двух «мировых правительств» планирует в будущем заняться этим, выращивая в колбах (то бишь «купелях») идеальный рабочий скот. Таким образом, «Темная гора» — своего рода антиутопия. Ото всех перечисленных выше она отличается большей мягкостью. Главный герой повествования, механик звездных машин Таркос, познав самые неприятные стороны владычества «наставников», не испытывает особенного дискомфорта и не проходит традиционной в таких случаях трансформации из «детали общего механизма» в бунтаря. На полпути Таркос останавливается: он уже не испытывает трепета, но и не проявляет ни малейшего желания совершить какую-нибудь революцию. Автор вообще без одобрения относится к революциям: «Рабов на бунт подстрекать — преступление не только перед людьми, но и перед богами». Более того, Геворкян моделирует на гиперборейской окраине мировой державы булавочный бунт и образование самостоятельного удела; сравнивая империю пауков и кровавые конфликты внутри мятежного микроскопического княжества, трудно отделаться от мысли, что империя (не будь чужих) устроена куда более здраво.

Помимо альтернативного исторического вывиха с «наставниками» и новым миропорядком на страницах романа существует и привычная версия земной истории. Одиссей, совершая искупительное плавание (уже после возвращения на Итаку), встречает случайно сохранившийся оплот «наставников» — огромный боевой корабль. Если сюжет с приключениями Таркоса показывает, каким параноидальным станет мир в «золотом веке» под управлением «мудрых наставников», то в рассказе о странствиях Одиссея четко показано, откуда исходит угроза нового миропорядка. Знаменитый царь итакийский получает лестное предложение стать правителем корабля. Но его маленькая дочь говорит:»… лучше быть хозяином маленького клочка суши, чем этого большого короба». Хартленд совершенно определенно поглядывает на римленд и всяческую талассократию сверху вниз.

Попутно автор обкатывает новую фантастическую модель симбиоза землян и «чужих». Люди под властью мыслящих пауков используют для своих нужд полумыслящих жуков, стрекоз и т. п., а то и сращивают свое собственное тело с плотью насекомообразного боевого монстра. Что в итоге? В итоге человек постепенно теряет собственную сущность. Здесь Геворкян приходит к тем же выводам, что и Шекли в рассказе «Забавы чужаков», только без мазрхистской ксенофилии американского фантаста… Основная магистраль современной англо-американской фантастики — смиренное отношение к тому, что в будущем человеку придется меняться социально, психически и физически. «Куда вы денетесь, это неизбежно!» — таков навязчивый рефрен множества свежеиспеченных романов. Московский фантаст настраивает на другое восприятие: «Все это омерзительно, да и не столь уж неизбежно. В тот мир торопиться не стоит».

Оставь надежду

Под мощным слоем геополитики, альтернативной истории, футурологии и всяческих литературных изысков укрыто темное сокровище Эдуарда Геворкяна: безнадежность. «Мастер сценариев» перебирает россыпи «бастионов», какие-то из них кажутся ему поуютнее, поэффективнее, какие-то — на выброс… Всякий раз, даже у любимых бастионов-империй, скрупулезно указаны негативные стороны. Поначалу воспринимаешь это как должное: ничто не совершенно в этом мире… Потом осознаешь, до какой степени безнадежно несовершенство человечества, насколько оно неисправимо. Эдуард Геворкян обычно вытаскивает изо всех передряг главных положительных героев, дарует им жизнь. Но если в огромном большинстве фантастических романов так или иначе выстроен хеппи-энд в соответствии со сказочными архетипами — «победили злых», «поженились и счастливо жили», а «умерли в один день», то «мастер сценариев» каким-то неизъяснимым образом заставляет почувствовать: главное, что умрут когда-нибудь, хоть и в один день. От романов Геворкяна веет стоицизмом: выхода из тупика смерти нет и не может быть. Бог или боги над миром не летают, ангелы крыльями не плещут. Несчастья и муки из жизни изъяты быть не могут. Страшно жить в мире сем, всечасно осознавая всю глубину этой трагедии. Поэтому человечество следует увлекать и развлекать великими идеями. В конечном итоге каждая из них основывается на чьем-нибудь безумии и представляет собой иллюзию. Но пока люди поклоняются очередной великой идее, им некогда размышлять о смерти. Лишь духом отважный мудрец никогда не забывает: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Дух героического уныния, витающий над многими прежними текстами московского писателя, — возможно, результат физматобразования. Оно многое дает, но и калечит страшно. Гуманитарию, наверное, легче уверовать, поскольку его на протяжении студенческих лет не отучали верить. Во всяком случае, не зомбифицировали многократно повторяемым требованием полагаться только на цифры и на опыт… После такой обработки человек, пожелавший уверовать — по культурным, интеллектуальным, даже по самым сокровенным душевным причинам, — с великим трудом избавляется от разъедающего всё и вся скептицизма. Ему требуется страшное волевое усилие, чтобы в первый раз тихо произнести: «Верую, Господи, помоги моему неверию»…