Цезарь - [9]

Так что, пожалуй, эффект «присутствия» главного героя выражается в том, что изложение политической истории в книге о нем несколько отличается от повествования о жизни его современников — биографии Помпея и Цезаря шьются из ткани разного рисунка, хотя само качество материала близко похоже. Этому способствует и характер дошедших до нас источников: они, как правило, дают взгляд на того или иного деятеля со стороны, возможности заглянуть ему в душу весьма невелики, и изложение внешней канвы жизни остается непреодолимой первой, а зачастую и единственной ступенью в познании характера героя. Своеобразным «аргументом от обратного» в пользу высказанного утверждения может служить совершенно особый случай Цицерона. Тот факт, что от него сохранилось огромное литературное наследие — речи, письма, политические и философские трактаты, — в котором цицероновское «я» выразилось гораздо полнее, чем у других его современников, сказался и на характере его нынешних жизнеописаний. Здесь больше разброс оценок, значительно богаче тематика биографии, включающая, как правило, самую широкую культурную проблематику, и, наконец, вполне реальна задача написать «историческую автобиографию», как это и делает О. Цирер, не выходя за пределы науки и утверждая при этом, что Цицерон живет среди нас, в современности[7]. А ведь не будь этого авторского наследия, биографии этого политического деятеля писались бы наподобие других, поскольку из «посторонних» источников мы знали бы о Цицероне примерно то же, что и о его современниках.

Таким образом, в основной массе научные биографии — это фрагменты политической (иногда — социально-политической) истории, изложенные под тем или иным углом зрения, который довольно жестко обусловлен выбором главного героя.

Чем же можно объяснить такую устойчивость основных жанровых характеристик исторических биографий? Первая и самая очевидная причина — это общность и ограниченность источниковой базы, ее традиционность. В самом деле, основная масса фактов содержится в давно ставших хрестоматийными текстах Цицерона, Плутарха, Светония, Тацита, Аппиана, Диона Кассия и других авторов, отчасти в надписях. Новых данных ждать практически неоткуда. Кроме того, что не менее важно, античная традиция — это не просто сумма фактов, но в каждом случае сложившийся образ того или иного политического деятеля, определенная характеристика его деяний и черт личности. Эта традиция «обросла» также интерпретациями современной историографии и источниковедческой критикой, достигшей изощренной тонкости. В результате, с одной стороны, написать жизнеописание «знаменитого римлянина», казалось бы, не так трудно, о чем не без иронии говорит Р. Сайм. Факты доступны без лишних усилий, собраны, проанализированы и систематизированы поколениями ученых. И в самом деле, вполне добротную биографию Марка Антония издал отставной адмирал Робертс[8].

Но, с другой стороны, эта же традиционность, «накатанность» источниковой базы заведомо ставит довольно жесткие рамки для исследования, хотя и не исключается возможность развития, в основе которого лежит принципиальная неисчерпаемость античной традиции, как и любого другого комплекса источников. Так, на основе достигнутого уровня «инвентаризации», систематизации разнородных источников в настоящее время осмысление традиции происходит в немалой степени благодаря изучению формирования отдельных ее элементов в творчестве тех или иных античных авторов или в пропаганде самих политических деятелей. Ц. Явец, известный своими работами в области общественного мнения и официальной пропаганды, посвятил специальную статью[9] проблеме формирования официального публичного образа Августа в годы его правления — от оставшейся незаконченной «Автобиографии», задача которой ограничивалась «контрпропагандой» и оправданием поведения бывшего триумвира перед современниками, до «Деяний божественного Августа» — документа, ориентированного на создание посмертной репутации и ставшего в действительности основой образа первого римского императора в последующей традиции.

К важному источнику по истории эпохи Августа и его биографии — «Римской истории» Диона Кассия — обратился Б. Манувальд[10], с тем чтобы выяснить, на основе каких именно общих социально-политических и исторических взглядов греческий историк III века н. э. создавал образ принцепса, какой отпечаток на этот образ накладывало признание Дионом Кассием исторической необходимости монархии. Сходным образом поставлена проблема и в книге К. Кунтце «Об изображении императора Тиберия и его времени у Веллея Патеркула», где отношение римского историка — современника событий — к императору и его политике тесно увязывается с социально-политической принадлежностью и симпатиями Веллея Патеркула[11]. Подобные примеры можно было бы значительно умножить, но и сказанного достаточно, чтобы осознать жизненность и неувядаемую притягательность изучения даже самых хрестоматийных фрагментов традиции. Постоянное стремление к ее переосмыслению наблюдается и в лучших книгах биографического жанра, авторы которых стремятся преодолеть тенденциозность и односторонность традиционных образов своих героев. Не случайно в связи с этим часто фигурирует слово «репутация», в монографии М. Л. Кларка о Бруте оно использовано даже в названии