Цезарь - [77]

.

В другой клятве магистраты клялись не противиться действиям Цезаря. Разумеется, это была неконституционная мера, хотя у нее и были прецеденты. В любом случае эта клятва была включена в традиционные церемонии, проводившиеся 1 января. Подобная клятва обеспечивала конституционную преемственность и гарантировала Цезарю исключительное положение в государстве. Имела ли место и личная присяга наподобие принесенной в 32 году Октавиану?[678] Доказательства этого слишком незначительны, чтобы быть убедительными, однако вполне очевидно, что враги Цезаря становились врагами государства и заслуживали немедленного возмездия.

Итак, Цезарь действительно стал богом или, во всяком случае, божественной личностью, делившей небо с традиционными богами. Единолично управляя государством, он подчинял себе и умы и привлекал сердца своих сограждан. Он предоставил им лишь одну свободу: свободу признавать его своим освободителем, своим спасителем, своим отцом. Будучи жрецом, он уже не просто являлся посредником между согражданами и богами. Он стал своим в кругу богов и не боялся соперничать с самыми великими из них, порой изменяя их природу с тем, чтобы заставить их служить своим собственным монархическим устремлениям. Отныне Цезарь мог считать себя недосягаемым для любого заговора и для любых интриг. Однако он забыл о том, что один человек, вознесшийся высоко над другими, всегда уязвим: Тарпейская скала[679] по-прежнему находилась совсем близко от Капитолия. Ему суждено было в конце концов натолкнуться на кинжалы убийц и оказаться в полном одиночестве перед лицом смерти.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ ВСЕОБЩИЙ ОТЕЦ

Итак, мы видим Юлия Цезаря на вершине славы: титул Отца Отечества дал ему власть над всеми подданными, которые должны были почитать его как отца, а он в то же время являлся их Спасителем.

Силой Гения Цезаря, хранящего его от рождения, он смог обеспечить стабильность государства, а оно признало его неприкосновенным (sacrosanctus).

Как и почему случилось, что за несколько недель в начале 44 года составился жесточайший заговор, который должен был превратить будущих убийц Цезаря в отцеубийц и сделать Мартовские иды днем, запятнанным отцеубийством?

Как и почему решились противники диктатора перейти свой поистине мрачный Рубикон?

Сколь захватывающим полицейским расследованием стало бы выяснение побудительных мотивов, приведших к убийству! Сколь удивителен был бы этот римский детектив, в котором мы заранее знаем и жертву, и убийц, и время совершения преступления!

Открывая процесс над убийцами, остается выявить глубокие причины их покушения, которое в конечном счете явно не достигло своей цели. Ведь разве Август, вознеся своего приемного отца на небо, превратив его в Божественного Юлия (Divus Iulius) и провозгласив себя самого сыном божественного (divi filius), не воскресил навеки этого всеобщего Отца и не обессмертил его?

Глава I ЦЕЗАРЬ НА ФОНЕ СЛУХОВ И НЕТОЧНОСТЕЙ

Слухи будоражат общественное мнение, неточности же являются уделом историков, которые тоже разносят слухи. Так что приходится с трудом прокладывать путь через лес утверждений и отрицаний, принадлежащих перу пяти авторов, которые помогут нам раскрыть заветные намерения диктатора и, соответственно, причины, заставившие заговорщиков задумать и привести в исполнение убийство Цезаря[680].

Но, говоря по правде, помогут ли нам эти авторы? Ведь в нашем распоряжении лишь рассказы историков, которые сами не были современниками событий, а брали материал из вторых рук. Впрочем, даже если бы мы располагали «дневником» непосредственных участников драматических событий Мартовских ид, мы не были бы застрахованы от перелицовки истины: этим средством авторы — и в первую очередь сам Цезарь — пользовались как психологическим оружием для уничтожения внутренних врагов и для манипулирования мнением граждан, которое в Риме было решающим при выборах должностных лиц, при наделении правами и средствами для ведения войн, суливших добычу и славу. Писатели провозглашают свою преданность государству, но лишают нас правды.

Один лишь Цицерон мог бы рассказать как свидетель о ходе событий, об интригах, о слухах, ходивших в последние годы, особенно между 46 и 44 годами, поскольку «Письма к Аттику» и «Письма к близким» доносят до нас горячие новости с разных сторон. Однако Цицерон находился в стороне от заговора. На следующий день после убийства Цезаря он пишет одному из заговорщиков, Л. Минуцию Басилу[681], о своем удовлетворении: «Поздравляю тебя; радуюсь за себя; люблю тебя; оберегаю твои дела; хочу быть любимым тобой и знать, что ты делаешь и что делается». Но его оценка этого события не оставалась неизменной: «несмотря на все несчастья, которые нам грозят, утешают Мартовские иды»[682]; «тем не менее до сего времени меня не радует ничто, кроме Мартовских ид»[683]; «освободители стяжали себе славу навеки»[684]; «это божественные мужи»[685]. Тем не менее вскоре он разочаровывается: «поэтому Мартовские иды утешают меня не в такой степени, как раньше»[686]; «так что утешаться Мартовскими идами теперь глупо»[687]. Утверждая в трактате «О дивинации», что знание будущих событий бесполезно, он приводит в пример судьбу Цезаря: «Или Цезарь, если бы предвидел, что в том самом сенате, большую часть состава которого он сам же и назначил, в курии Помпея, пред самой статуей Помпея, на глазах у стольких преданных ему центурионов, он будет заколот знатнейшими гражданами, часть которых получила от него же всякие награды, и что к упавшему телу его не подойдет не только никто из его друзей, но даже из рабов; если бы Цезарь все это знал заранее, подумать только, какие душевные муки он испытал бы при жизни!»