Цезарь - [138]

— Кстати, дорогой Аполлонидий, — крикнул он, — что-то не видно нашего стоика! Это заставляет меня думать, что он послушался твоего совета и сел на один из кораблей. Хорошо сделал, что сел на корабль, но плохо, что отплыл, не попрощавшись со мной.

— Как же! — отвечал Аполлонидий. — Ничего подобного не произошло, напротив! После нашей беседы он стал еще упрямее и несгибаемее, чем прежде. Утверждал, что останется и поступит точь-в-точь как Катон.

— Посмотрим, что он скажет вечером, — ответил Катон.

Около шести часов вечера Катон вернулся в дом и, как обычно в это время, поужинал в компании друзей. Он принимал пищу, сидя на стуле, согласно данному в Фарсалах обещанию не возлежать никогда, кроме сна.

За столом, кроме его старых друзей, находилось несколько важных магистратов Утики. После ужина подали вина разных сортов. Катон любил побеседовать за кубком доброго вина. Беседа была спокойной и ученой, как обычно в его присутствии.

Обсуждалось множество философских проблем и так, слово за слово, дошли до оценки так называемого парадокса стоиков: милосердный человек является свободным человеком, все злые люди — рабы.

Как и следовало ожидать, перипатетик Деметрий восстал против этой догмы, но тут распалился Катон и яростно отверг его аргументы. И жестким, холодным тоном, даже с некоторой горечью, выдававшей его внутреннее напряжение, высказался вдруг так страстно и с такой уверенностью, что никто более не сомневался: решение его окончательное, и он покончит с собой.

Едва он завершил свой взволнованный монолог — так как к концу говорил только он один, а все окружающие слушали, затаив дыхание, — наступила тишина, от которой повеяло печалью. Катон тут же понял причину и поторопился включить в беседу своих друзей, чтобы они отбросили свое подозрение. Затем, сменив тему разговора и перейдя к текущим событиям, сказал, что обеспокоен судьбой тех, кто сейчас в море, но больше всего опасается за тех, кто отправился по суше вдоль пустыни, по безводной дикой местности.

После того как сотрапезники удалились, он совершил обычную прогулку в сопровождении друзей — послеобеденную прогулку, как он ее называл, затем отдал распоряжения начальникам всех служб. Вошел в свою комнату, обнял сына и каждого друга по очереди, проявляя неожиданную нежность, что еще больше усилило подозрения по поводу того, что должно было случиться с наступлением ночи.

Затем он лег, а перед сном решил почитать диалог Платона о бессмертии души — «Федон». Потом вдруг уставился на стену у изголовья. Глаза его искали меч, который всегда висел там. Меч куда-то исчез. Он позвал раба и спросил, кто взял меч. Раб молчал, Катон продолжал свое чтение. Через некоторое время он поднял глаза, но раба уже не было в комнате.

Он вновь окликнул его, беззлобно и не суетясь:

— Я спросил, где мой меч?

— Да, хозяин, — ответил раб. — Но я не знаю, где он.

— Пусть найдут и принесут сюда, — сказал Катон.

Раб вышел. Прошло довольно много времени, а меч все не возвращали.

Тогда в третий раз, и уже нетерпеливо, позвал он всех своих рабов и друзей и нервно спросил их:

— Я хочу знать, где мой меч, и приказываю немедленно принести его мне!

И так как никто не торопился исполнить его приказ, он ударил кулаком того, кто стоял ближе всех к нему, с такой силой, что несчастный выбежал из спальни с окровавленным лицом.

А Катон уже кричал во весь голос:

— Проклятие на головы моих рабов и моего сына, они хотят выдать меня врагам живым!

На эти крики явился в спальню его сын в сопровождении философа. Сын бросился к ногам Катона с криком:

— Отец! Во имя богов, дорогой отец! Во имя Рима, прошу, не убивай себя!

Но Катон оттолкнул его, приподнялся и сказал с ледяным выражением:

— Когда и где подавал я пример безумства и бесконтрольности? Почему, если я принял неверное решение, никто не может доказать, в чем моя ошибка? Почему, если мое решение справедливо, мне должны мешать выполнить его и у меня отбирают оружие? Почему тогда не прикажешь ты связать своего отца, о жестокосердное дитя?.. Почему не прикажешь ты связать ему руки за спиной, чтобы, когда придет Цезарь, отец твой был не в силах защитить себя? Мне достаточно задержать дыхание и задохнуться или разбить голову о стену!

Услышав такие слова от отца, юноша не мог сдержать слез и, опасаясь, что отец осудит его за эту слабость, выбежал из комнаты, рыдая. Остальные вышли следом за ним.

Только Деметрий и Аполлонидий остались с Катоном.

— И вы хотите удержать меня в этой жизни, меня, человека в таком возрасте… Остались подле меня, чтобы удержать? Охранять меня? Или же пришли, чтобы высказать кучу красивых аргументов, доказать мне, что, не имея другого выхода, для Катона честнее будет принять спасение от Цезаря? Ну давайте же, давайте, говорите! Убедите меня, что эта красивая фраза верна! Слушаю вас и прошу: сделайте так, чтобы я изменил свое решение, ничего другого я не прошу. Сделайте ненавистными мне те принципы, с которыми я прожил всю жизнь, чтобы, став мудрее, примкнуть затем к Цезарю! Я до сих пор не принял ни одного решения, ни одного! Но раз приняв его, мне кажется, я сам себе хозяин и волен привести его в исполнение. И все равно хочу с вами посоветоваться. Говорите, слушаю вас! Говорите и ничего не бойтесь. Скажите моему сыну, пусть он никогда не стремится достичь насилием того, чего можно достичь убеждением.