Цезарь - [124]

Кстати, расскажем, как Цицерон вернулся в Рим и что произошло между ним и Цезарем. Цицерон проводил время в Брундизии в постоянных сомнениях и терзаниях, советуясь со всеми подряд. Узнав, что Цезарь прибыл в Тарент и направляется по суше в сторону Брундизия, он вышел к нему навстречу, уверенный, что уговорит его в отношении Лигария, но все же удрученный тем, что вынужден перенести такое испытание, как встреча с врагом-победителем в присутствии немалого количества свидетелей. Но Цезарь, заметив его, тут же спешился, обнял Цицерона и долго говорил только с ним одним.

Несмотря на все эти любезности Цезаря, Цицерон все же согласился защищать Лигария. Когда об этом сообщили Цезарю, тот сказал:

— О! Я безумно рад! — а затем, повернувшись к своим друзьям, добавил: — А вы разве нет? Мне всегда приятно слушать Цицерона, тем более, что его речей я не слышал так долго!

— Ну а Лигарий? — спросили присутствующие.

— Лигарий — негодяй и враг, который будет осужден, даже если бы его защищал сам Аполлон!

И вот в назначенный день, взяв слово, Цицерон произнес такую цветистую и выразительную речь, что несколько раз даже Цезарь, не сдержавшись, аплодировал, другие же при этом менялись в лице. Когда же оратор дошел до Фарсальской битвы, Цезаря охватило такое волнение, что он выронил из дрожавших пальцев какие-то записки. «Наконец, — говорит Плутарх, — побежденный красноречием Цицерона Цезарь простил Лигария».

То, что мы сейчас скажем, покажется вам, наверное, довольно странным, но, по-моему, Плутарх ошибается, утверждая, что Лигария оправдали.

Лигария не приговорили к смертной казни, это верно, но все красноречие Цицерона не помогло ему спастись от ссылки.

Доказательство этого мы находим в письме Цицерона, адресованном Лигарию:

«Рим, 708 год, сентябрь.

Чувство дружбы, которое я испытываю к тебе, требует сдержанности и совета в постигшем тебя несчастье. Если я не писал тебе до сих пор, то только потому, что безуспешно искал слова, могущие смягчить твою боль, а также средства, чтобы ее излечить. Сегодня у меня есть причины думать, что вернуться тебе не разрешат, и не стоит напрасно обольщать тебя надеждами и обещаниями. Цезарь не сможет быть всегда жестоким, я чувствую его, вижу его: природа его неудовольствия — время, общественное мнение и, как мне кажется, до какой-то степени его характер. Все это заставляет его быть более сдержанным, я в этом уверен. Что же касается тебя лично, то его лучшие друзья заверяют меня, что со временем все уладится. А с тех пор как пришли первые вести из Африки, не перестаю теребить его, как, впрочем, и твои братья. Их храбрость, добродетель, несравненная преданность, постоянная их трезвая деятельность на благо Республики всегда ценились очень высоко, так что, по моему мнению, Цезарь уже не в той ситуации, чтобы решительно отвергнуть все их просьбы…»

Остальная часть письма — не что иное, как перечисление примеров сдержанности и милосердия Цезаря.

Хотя речь Цицерона в защиту Лигария, более удачная, чем на процессе Милона, не смогла полностью оправдать обвиняемого, все равно это была великолепная речь.

После завершения дела Лигария Цезарь обратил свой взор в сторону Брундизия: Клеопатра, которая затем так перепугает Горация, прибыла туда вместе со своим одиннадцатилетним мужем.

Цезарь принял их обоих в своем дворце и, пока Арсиною стерегли под стражей для триумфа, устроил серию праздников в честь высоких гостей; он принимал их вместе со своими друзьями, он приказал отлить из золота статую Клеопатры, которую поставил в храме Венеры Победоносной напротив статуи богини. Почести, оказанные Клеопатре, не понравились римскому народу, но Цезарь чувствовал, что может рисковать. К тому же, казалось, он пребывал все это время во хмелю.

Наконец Клеопатра вернулась в Египет. Иначе он, зажатый в кольца этой гадюки с Нила, как он иногда сам ее называл, так бы никогда и не отправился в новый поход.

Африка была на стороне Помпея.

Однако вернемся к Катону, о котором мы немного забыли с того дня, как наблюдали его в Диррахии со слезами на глазах под впечатлением страшного зрелища — вырезанных пленных.

Я уже говорил, что Помпей, опасавшийся Катона, оставил его охранять обозы. После разгрома в Фарсалах Катон разработал два плана действий: один на случай, если Помпея убьют, второй — если Помпей останется в живых.

Если бы Помпея убили, Катон привел бы в Италию солдат, находившихся с ним, а после этого сбежал бы один как можно дальше от тирании. То, что Катон называл тиранией, в действительности таковым не являлось, но как бы там ни было, это было правление Цезаря. Если бы Помпей остался в живых, Катон последовал бы за ним, куда бы тот ни направился.

Не зная, что происходит в Египте, но зная, что Помпея видели где-то на азиатском побережье, Катон перебрался на Коркиру, где стоял флот. Там он нашел Цицерона и решил передать ему командование всей армией.

Цицерон был консулом, Катон — всего лишь претором, зато лучше других знал законы. Цицерон отказался, и решил помириться с победителем.

Следя за маршрутом Помпея и зная, что тот отступил в Египет, Катон попытался догнать его. Он садится на корабль вместе со своими солдатами. Но перед тем, как поднять паруса, позволяет каждому выбрать: вернуться в Италию или идти за ним.