Церковная старина в современной России - [41]

В академической среде не принято публично обсуждать исторические противоречия советской реставрационной школы. Помимо очевидного стремления вписать ее деятельность в рамки внешнеэкономической активности с целью придать культурному наследию товарный вид для «Торгсина» и «Интуриста», здесь ощущалось влияние методического эксперимента и субъективного элемента. Реставрационная деятельность государства на памятниках церковной старины стала возможна лишь с момента объявления этой старины государственной собственностью. Обязательность реставрации, приходящей «извне», стала своеобразным средством депривации клира и мирян в условиях атеистических гонений. Со стороны некоторых специалистов такая возможность подсознательно расценивалась как определенный реванш за годы «закрытости» церковных памятников для их исследовательского таланта. Здесь вновь столкнулись мир и клир, творческая церковная интеллигенция и ревниво относящееся к своим хранительским правам духовенство.

Однако этим противоречия не исчерпывались. Стремление придать памятнику «первоначальный» вид в соответствии с собственными гипотезами сочеталось с консервацией и раскрытием как мерами, направленными на сохранение исторического облика памятника[155]. Однако концепция реставрации, сложившаяся после Второй Мировой войны, предусматривала реставрацию имперского величия, в том числе и за счет восстановления памятников древности. Консервацию заменила «реставрация с приспособлением», по сути — новое строительство в историзирующем стиле, отвечающее идеологическим представлениям о самобытности древнерусской культуры. Самые печальные последствия «плановых» приспособлений и раскрытий наблюдались там, где они не были вызваны жизненной необходимостью, а стали следствием псевдонаучного вмешательства в памятник.

Сегодня специалисты признают, что ухудшение температурно-влажностного режима в древних храмах связано с последовавшим в советское время удалением позднейших наслоений. Разборка в 1958 г. застекленной лоджии-тамбура Архангельского собора Московского Кремля, специально созданной в XIX в. после проведения отопления в собор, привела к прогрессирующему разрушению белокаменной резьбы портала. В упреках В. Васнецова и А. Соболевского в адрес «нецерковной» реставрации церковных памятников много справедливого. Однако обвинять реставраторов в последствиях этих экспериментов — значит уподобиться организаторам «чисток» и фальсификаторам уголовных дел 1930-х гг., которые ставили в вину специалистам применение непроверенных способов размывки фресок каустической содой и уксусной кислотой. Известно, что причины гонения состояли в другом. «Уполномоченный 4 отделения СПО ОГПУ Штукатуров» в своем обвинительном заключении писал, что реставраторы поставили «советское учреждение… на службу религии, содействуя церковному благолепию»[156].

Вместе с реставрационной практикой формировалась теория современного искусствоведения[157], построенная на историко-стилистическом методе и объективации личных эстетических переживаний. Направление, которое в 1910-е гг. лишь намечало себе дорогу, наблюдая за тем, как «линии текут и перетекают», было построено на ревизии иконографического метода Никодима Кондакова. Его упрекали в пренебрежении художественной формой иконы и возможностями реставрационного раскрытия образа для его понимания[158]. Советское искусствоведение обретало себя в осознанном противостоянии церковной археологии Николая Покровского и его представлениям об иконографии как воплощенном Священном Предании. В соответствии с новым пониманием искусства создавалась и новая музейная практика экспонирования иконы: по стилистическим особенностям, по регионально-хронологическим школам, «по пятну» на стене. Даже в академической среде отмечалось, что такое построение экспозиции, в которой образ оказывается изолированным от всего литургического ансамбля, не учитывает те функции иконы, которые она выполняла, находясь в церковном интерьере[159]. Церковная интеллигенция ходила в Третьяковку и Русский музей молиться перед хранящимися там образами, церковная масса с ужасом отвергала мысль о посещении этого «кладбища икон». Все это воспринималось как покушение на основы христианской жизни и вызывало ответную реакцию в виде массового увлечения «иконологией» и «богословием иконы» Леонида Успенского, догматическая ценность которых весьма сомнительна[160].

Эксперименты в реставрации вместо консервации и поновлений, сдерживаемых рамками утрат, субъективистский эстетизм в искусствоведении вместо объективной строгости иконографического метода, использование государством того и другого в качестве репрессивного средства, направленного против Церкви и религии, — все это способно до некоторой степени объяснить сегодняшнее противостояние «церковников» и «музейщиков». Но основания культурного конфликта находятся гораздо глубже. Многие современные установки музейного и реставрационного дела были заимствованы из дореволюционной практики, основные традиции которой нам уже известны.

В результате Музей и Реставрационные мастерские оказались ориентированы на сохранение реликвии, тогда как церковная практика, характеризуемая безудержной эксплуатацией святыни ради удовлетворения религиозных чувств и корпоративных амбиций, зачастую способствует ее физическому разрушению. Этим принципам, окончательно оформившимся в светском обществе, в гораздо большей степени присуще благочестивое уважение к «материальному телу» святыни, чем приходскому обиходу, постоянно приспосабливающему старину к «злобам» сегодняшнего дня. К тому же одним из главных достижений реставрации стала ее совещательность и коллегиальность в принятии окончательных решений. Эта процедура, одновременно демократическая и соборная, рассчитанная на «многую мудрость» и «совет мног», действительно способна обеспечить сохранение святыни в отличие от авторитарного стиля епископского-настоятельского руководства, господствующего в современном православном сообществе. Традиции отношения к церковной старине, которые мы наблюдали в трудах Императорской Археологической комиссии и археологических обществ, сегодня вновь вступают в противоречие с прагматизмом церковной жизни…