Церковь в мире людей - [24]

.

– В этом случае, я считаю, что нормальный православный журналист – это не уличный репортер, не оператор скандальной хроники – это аналитик. В аналитике нет спешки. Т.е. надо претендовать на статус обозревателя. Значит – над стать лучшим, элитным журналистом. Надо быть профессионалом, иметь наработанные связи, понимать специфику, язык, логику, качество аргументации. Вот на этих условиях можно идти в православную журналистику. А если на первое место ставится работа папарацци, тогда православным журналистом быть нельзя.

– Как по—вашему: при Путине Русской Церкви стало легче?

– В путинский период стало легче, а, значит, вскоре станет труднее. Когда в 90—е годы Россия была фактически оккупирована сектами – Церковь зашевелилась, началась какая—то активность, писались и распространялись хорошие книжки… Сейчас, когда, как кажется, потоку сект поставлен заслон, и первые лица государства при удобном и неудобном случае напоминают о своем Православии, – снова в некоторых епархиях наблюдается неприятное расслабление.

– А какое время было благотворнее в нравственном отношении – 70—е, то есть сумерки империи, или все—таки 90—е с их беспределом и свободой?

– Свои бездны были везде… Советский Союз мог бы по—китайски переродиться в нормальную империю – наиболее органичную для России форму бытования, – если бы не Михаил Андреевич Суслов с его марксистской упертостью и мертвенной скукой, которая помешала России перестроить марксизм в нормальную государственническую идеологию… Но в любом случае я бы не хотел вернуться туда. Мне интересно жить сегодня.

– Скажите, Вы знакомы с организацией «Идущие вместе», если да, как вы относитесь к их деятельности?

– Я кошка, которая гуляет сама по себе, и ни с кем вместе не ходит.

– Я спросил про них, потому что они пробуют реанимировать цензуру. Считаете ли Вы, что определенные произведения культуры необходимо запретить?

– Сама по себе эта идея меня не травмирует. Элементарная нравственная цензура вполне может быть.

– А кто тогда будет цензором?

– Начнем с того, что цензура у нас есть. Каждый раз, когда наши горе—демократы говорят, что не надо никакой цензуры – они хотят сказать, что цензорами будут лично они. Когда они говорят, что журналистика должна быть независимой – они подразумевают, что это они будут делать свою газету и диктовать свои условия. Нет более жестких цензоров, чем наши демократы.

Вот несколько заметок из 19 века:

"Самодовольный либерализм наш в те дни был всесилен: ни ум, ни талант, ни богатое сердце не давали того, что всякий тупица имел в жизни, в печати, если на лбу его светилась медная бляха с надписью "я либерал". Вот эта—то несправедливость, что люди расцениваются не "по душам", а прямо "по кастовым признакам" таких—то убеждений, подняла, и на много лет подняла, всю мою силу моего негодования против нее: как мы волнуемся же против привилегированных высших учебных заведений, откуда выходя и без знания и без сердца, люди уже по одной своей заштампованности получают сразу "9 классный чин" должности. Таким образом источником моего анти—либерального настроения было общее христианское чувство и вместе демократическое (все люди равны по душам, и добряк—консерватор выше прижимистого либерала)" (Василий Розанов)[18].

Вот стихотворение Бориса Алмазова "Социалисты", написанное в 1871 году:

Была та смутная пора,

Когда Россия молодая,

В трескучих фразах утопая,

Кричала Герцену ура!

В те дни неведомая сила,

Как аравийский ураган,

Вдруг подняла и закрутила

Умы тяжелых россиян;

Все пробудилось, все восстало

И все куда—то понеслось —

Куда, зачем – само не знало, —

Но все вперед,

Во что б ни стало,

Спросонок пер ленивый росс.

Чиновники, семинаристы,

Кадеты, дамы,гимназисты.

Квартальные, профессора,

Грудные дети, фельдшера.

Просвирни, даже генералы —

Всё поступило в либералы,

Бывало, если гимназиста,

Лет эдак в девять прогрессиста,

Слегка начальство посечет,

Уж он на власти гневом пышет,

На суд журнальный их зовет

И в «Колокол» доносы пишет,

И благодушный Огарев

На целый мир подъемлет рёв.

Бывало, кто без уваженья

Смел о разврате говорить,

ему не жить —

«Он враг прогресса, просвещенья»,

Все дружным хором закричат:

Он враг младого поколенья!"

Начальник не дерзал дышать

И ощущал благоговенье,

Неловкость и священный страх

При либеральных писарях

Из молодого поколенья,

И штрафовать их не дерзал

За упущенья, беспорядки,

И по гуманности прощал

Им пьянство, леность, даже взятки!

Когда ж решался сдуру он,

Отсталый вспомнивши закон

И мнимый долг свой исполняя,

Из службы выгнать негодяя, —

То открывалось невзначай,

Что удаленный негодяй

Был не простой, обыкновенный

Мерзавец добрых старых дней,

Но жрец доктрины современной

– Мерзавец – проводник идей;

Что был он в Лондоне известен,

И был хоть на руку нечист,

Но был в душе глубоко честен,

Как всякий истый коммунист,

– Тогда «общественное мненье»

Вдруг поднимало страшный вой:

"Где ж наш прогресс, где просвещенье,

Когда погиб за убежденья

Наш гражданин передовой!"

В ХХ веке Николай Лосский точно сказал о Бердяеве, что тот "был просто одержим мракобесием свободы"[19]. А в 1935 г. в Париже диспут по поводу софиологии закончился тем, что Борис Вышеславцев просто избил Максима Ковалевского, одного из единомышленников В. Лосского и оппонента о. Сергия Булгакова