Цепь грифона - [24]

– Это наша революция смута?

«Быстро отступить назад. Выхватить наган и выстрелить ему в лоб. Потом, наверное, пристрелить комиссара. А потом уже без разницы… Или самому стреляться, или ждать, когда пристрелят или зарубят», – вихрем пронеслись в голове Суровцева отчаянные мысли.

– Отвечать! – крикнул, как рубанул шашкой, Ворошилов.

Суровцев глядел в глаза Ворошилову. «Нет, рубить он никого не будет. Это всё из разряда театральных жестов», – понял Суровцев.

– Революция – это смута? – чуть придвинувшись к нему, ещё раз спросил Ворошилов.

– Нет, конечно, – вполне искренне ответил Суровцев.

Он давно уже перестал считать русскую революцию просто смутой.

– Товарищи будённовцы, – обратился Ворошилов к бойцам, – всё правильно обсказал бывший их благородие. Но вот никак не мог не обделаться в конце. На то он и бывший… Этот тоже, хорош гусь, – ткнул он шашкой в сторону комиссара, – плёл-плёл, а чего – и сам не понял. А я вот что вам скажу… Воюем мы не с поляками, а с белополяками! Вот и весь сказ. Мы уже бьём их в хвост и в гриву. И дальше будем бить. Мы им квадратные башки враз где округлим, а где и подрубим. Всё. Митинг окончен!

– Да здравствует товарищ Ворошилов! – кричали из толпы.

И точно перебивая друг друга, с разных концов закричали:

– Да здравствует товарищ Будённый!

– Даёшь Киев!

– Даёшь Варшаву!

– Даёшь!

– Ура! – ревела толпа.

В конце концов, сорвались на старорежимное «ура!». С этим военным кличем в Красной армии боролись. Было идеологическое неудобство – белогвардейцы шли в атаку с таким же «ура!». Но слишком много было за этим словом исторической памяти, чтоб так просто заменить его ничего никому не говорящим «даёшь!». В толпе стали стрелять в воздух. Ворошилов, Суровцев и комиссар поочерёдно спрыгнули с платформы на землю. К ним протиснулся орденоносец Гриценко. За ним, как нитка за иголкой, проследовал рыжий конармеец.

– Климент Ефремович, – язвительно обратился орденоносец к Ворошилову, – а у меня на шашке, сталью по стали, начертано: «Без нужды не вынимай. Без славы не вставляй».

– Ну-ка, пошёл отсюда, – вставляя шашку в ножны, отвечал Ворошилов, – умник. Ступай к своему полку.

– Успеется, – достаточно развязно отвечал Гриценко.

С дисциплиной в Конармии были большие проблемы. Но со всей ответственностью нужно сказать: дисциплина в ней была. Просто строилась она по своим особым, революционным, законам и принципам.

– Я смотрю, вы тут военспецов больше слушаете, чем полномочного комиссара, – обиженно выговорил Ворошилову комиссар Ивлев.

– Да вы не пужайтесь, товарищ комиссар, – весело отозвался стоявший рядом веснушчатый боец. – Мы военспецов богато порубали. Капусты в другую осень меньше шинкуют.

– Какое звание в царской армии было? – спросил Ворошилов Суровцева.

– Полковник, – коротко ответил Суровцев.

Ворошилов, Гриценко, да и комиссар недоверчиво осмотрели совсем не полковничью фигуру и стать Суровцева. «Поручик, штабс-капитан – это куда ни шло. Но для полковника слишком молод», – примерно так подумали все трое. Знали бы они, что перед ними стоит генерал-майор белой армии! Тем более не поверили бы.

– Ладно. Разберёмся, – сказал Ворошилов. – Собери-ка всех бывших офицеров на привокзальной площади. Люди вы для нас тёмные. С вами будем говорить с каждым в отдельности.

– Есть! – едва не вскинул ладонь к козырьку фуражки Суровцев. – Слушаюсь!

Четко повернулся кругом. Отойти четко не представилось возможным. Пришлось протискиваться через любопытную людскую массу.

– Теперь с тобой разберёмся, – повернулся Ворошилов к комиссару. – Закон у нас простой. Он и военспецов, и комиссаров, и простых бойцов касается. Все начинают службу рядовыми. После первого боя решаем, где чьё место.

– Права не имеете! – достаточно уверенно возразил комиссар.

– Имеем, – ещё более уверенно перебил его Ворошилов. – Мало того, имею личное указание члена военного совета Юго-Западного фронта товарища Сталина всех комиссаров, не оправдавших доверие партии, расстреливать перед строем как трусов и дезертиров.

– Вот такие у нас дела, товарищ комиссар, – вставил своё слово и Гриценко.

– А ты, – обратился Ворошилов к Гриценко, – снаряди из своих хохлов пулемётную команду – и тоже на привокзальную площадь. Сразу пусть не светятся, а к началу разговора, чтоб все бывшие на мушке были. А то у них как всегда… по нагану по карманам… Короче, сам всё знаешь.

– Сделаем, – пообещал Гриценко. – Климент Ефремович, я этого бывшего полковника к себе заберу? Сдаётся мне, он не простой полковник. Шибко он грамотный, да молодой и ранний.

– Да погодь ты. С ним ещё особый отдел разговаривать будет, – попытался отмахнуться от Гриценко Ворошилов.

– Вот после разговора и заберу, – не унимался Гриценко. – Я уже второй месяц без начальника штаба воюю.

– А кто тебе виноват, что прежнего начальника штаба ты расстрелял?

– Не расстреляй я – бойцы порубали бы!

– Ладно. Там видно будет, – обнадёжил Гриценко Ворошилов.

Процедура вступления бывших офицеров в Конармию была отлажена до мелочей. Первым и самым унизительным её этапом часто был обыск и изъятие личного оружия бывших офицеров. Пика, шашка и винтовка – вот что положено иметь рядовому бойцу. Впрочем, пики в Конармии не жаловали. В ближнем бою предпочитали использовать револьверы и пистолеты. Но обзавестись наганами и даже особо ценимыми за вместительный магазин и точный бой маузерами позволялось не сразу. Зачислялись бывшие офицеры как рядовые бойцы. Но после первых боёв, если они оставались живы, их обычно использовали на командных должностях.