Цепь грифона - [16]

Пул был тронут. Суровцев сумел сказать комплимент и при этом даже намёком не показать, что он, генерал Пул, был когда-то его подчинённым. Маннергейм, со своей стороны, не мог скрыть удовольствия от неожиданной для военного человека дипломатичности, только что продемонстрированной русским разведчиком.

– И всё же, – сказал Пул, – должен вам заметить, что я только выполнял приказ главнокомандующего.

– Присаживайтесь, господа, – вставая из кресла, пригласил Маннергейм. И без того немалого роста, теперь он стал казаться выше рядом с сидящими генералами. – В эти дни вы перестали быть простыми разведчиками и контрразведчиками, – продолжил финский главнокомандующий, сделав несколько шагов, заметно прихрамывая на одну ногу. – Вероятно, пик в карьере разведчика наступает в тот момент, когда он начинает иметь дело со сведениями стратегического характера. Но тогда наступает опасный и головокружительный скачок. Такой разведчик в одночасье попадает даже не в сферу политики как таковой. Он попадает в сферу политики тайной. В своё время мне пришлось проделать этот путь. Поэтому хотел бы вас предостеречь от ошибок, которыми этот путь выстлан. Тайная политика на то и тайная, чтобы оставаться неведомой для большинства. Тайна не любит свидетельств и свидетелей.

Эхо жутко повторило последнее слово фельдмаршала. «Свидетелей», – раздалось под сводами зала. Точно не барон, а кто-то другой, величественный и страшный, произнёс это слово сверху.

– Тайное становится явным, и меня сейчас заботит, как будут выглядеть наши действия в глазах потомков. Простите за высокий штиль, – опять вернулся к прежнему беспокойному душевному состоянию генерал Пул.

– Пусть это вас не страшит, голубчик, – со снисходительной улыбкой произнёс фельдмаршал. – Самое забавное, что самыми примечательными историческими деятелями оказываются те, после которых остаётся много неразгаданных тайн. Ничтожества в политике не оставляют после себя ни тайн, ни загадок.

Суровцев невольно улыбнулся вслед за Маннергеймом.

– Русскому генералу можно улыбаться, – продолжал в прежнем недовольном тоне Пул. – Чего ещё желать? Финский генерал, точно преданная собачонка, таскает ему в зубах драгоценные сведения о немецкой промышленности, о немецких вооружённых силах, об организации и структуре разведки и контрразведки. А он ещё и привередничает! Ему подавай не только, скажем, структуру и организацию войск СС, но и учебные программы эсэсовских офицерских училищ.

– Ваше превосходительство, – как будто искренне парировал Суровцев, – нет худа без добра! Зато теперь и вы, и я вместе знаем, что училища всего два. Знаем, как и чему там учат. Сколько офицеров в год выпускают. А как без усилий отслеживать перемещение эсэсовских частей, так это, не побоюсь сказать, новое слово в разведке…

– О чём вы, молодые люди? – заинтересовался Маннергейм.

– Немцы создали публичные дома для каждого крупного эсэсовского соединения, – буркнул Пул.

Маннергейм рассмеялся так, как ему было и несвойственно:

– Нет. Это только русский может из отвлечённых понятий создать практическую рекомендацию. Эшелон женщин. Ужас, – смеялся фельдмаршал. – Это ещё и немцев знать надо. Насколько педантично они замаскируют каждый миномёт, настолько поскупятся в расходах на своих фрау.

Пулу ничего не оставалось, как тоже улыбнуться.

– Так или иначе, даже в нашей непростой ситуации мы нашли общие интересы и точки пересечения интересов, – возвратился к серьёзности Суровцев. – Но мне пора домой. Моя миссия выполнена, – веско добавил он.

«Давно пора», – подумал про себя Пул. Он действительно был измучен поручением главнокомандующего. «Хорошо ему приказать! А что такое на практике “обеспечьте нашему гостю всемерную помощь и поддержку”?» – спрашивал он себя. «На практике – это оказалось сплошь и рядом нарушение приказов самого же Маннергейма. А каких нервов и сил стоило ему, Пулу, замять дело с нападением на немецкого фельдъегеря! Спасло только то, что немцы не могли даже предположить, что к этому причастна русская разведка», – пытался хоть как-то успокоить себя генерал. Но спокойствие не приходило. Считать большевистскую Россию надёжным партнёром и союзником ни сейчас, ни в будущем он не мог. «Нельзя верить людям, истребившим стольких своих соотечественников во время революции и Гражданской войны», – был убеждён бывший царский и белогвардейский офицер. «А сейчас! Что изменилось после тайной миссии Суровцева? Налёты советской авиации на Финляндию не прекратились. Количество диверсантов, забрасываемых в тылы финских войск, только увеличилось. Контратаки советских войск не прекращаются, несмотря на гигантские потери со стороны атакующих. И это ещё цветочки. Ягодки начнутся, как только большевики придут в себя. А они придут в себя», – был убеждён Пул. «Русский солдат, несмотря ни на что, остался солдатом русским», – со смешанным чувством гордости и горести понимал он. А то, что его бывший командир по Первой мировой войне сейчас советский разведчик, не прибавляло ему оптимизма и хороших мыслей. Мирк-Суровцев сунул свой нос куда только мог. Ещё и рекомендации стал давать. А то, что эти рекомендации оказались результативными, ещё больше раздражало Пула. Так, разобравшись в структуре немецких разведывательных и контрразведывательных органов, Суровцев посоветовал в деле с немецким фельдъегерем, которого сам и застрелил, бросить тень на абвер. И самое поразительное, что гестаповец Фогель, представляющий здесь СС, точно хищная рыба повёлся на эту фальшивую наживку. Соперничество между СС и абвером вылилось в конкретные подозрения офицеров абвера в причастности к похищению злосчастного фельдъегерского портфеля. А сделать это оказалось проще простого – «вернуть» документы не через мощную агентуру гестапо, а через более слабую в Финляндии агентуру абвера. И штандартенфюрер Фогель всерьёз заговорил о симпатиях абвера к англичанам. «Знал бы, дурак, кто на самом деле за всем этим стоит», – всё же не без злорадства думал финский генерал. Но, подсознательно желая насолить Суровцеву за причинённые беспокойства, он вдруг заговорил о теме, которая, по его мнению, должна была вывести Суровцева из равновесия: