Центр - [24]

А история с поездкой на теплоходе стоила-таки им утраты «невинности», а именно, невинности их отношений. Может быть, еще и возможно было встать в позицию: «как будто ничего не произошло». Карданов, например, после того, как Катя смехом убила топорность его выступления в роли соблазнителя, быстро и, по-видимому, безболезненно перестроился именно на такую линию. Насколько Катя его знала, развитие им на обратном пути эволюционной теории культурных институтов было уже плодом непритворного увлечения. Но дернуло же ее, когда они уже сошли с теплохода, все-таки дообъясниться. Впрочем, предприняла она это дообъяснение не совсем беспричинно, не совсем. Когда плыли обратно и к Вите вернулось чувство юмора, то есть чувство реальности, Катино самочувствие качнулось, как ни странно, прямо в противоположную сторону. Отсмеявшись и подвергнув уничтожающей критике дикую идею массового занятия сексом на водах (разновидность, которую, наверное, и сами йоги не предусмотрели при всей их склонности к систематичности), она, слушая Карданова, снова милого, изобретательного на выдумки Витю Карданова, несколько раз взглядывала-таки на ключ с пластмассовым брелоком, которым он небрежно поигрывал. Поигрывал уже без всякой задней или вообще какой бы то ни было мысли. Возможность простого и грубого приключения, сама легкость и обнаженность такой возможности заставили Катю несколько раз ощутить острое возбуждение, вполне неожиданное для нее самой. Карданов ничего этого не заметил, он был совершенно удовлетворен тем, что ему позволили сохранить хорошую мину при плохой игре, и абсолютно не собирался вешать на себя «отягчающие вину обстоятельства». Да и замечать было нечего. Внешне Катя ничем, разумеется, не выдала мгновенных всплесков своего воображения. Вот поэтому-то Катя и решила вдогонку расставить еще раз все точки над «i». Лишним поучением провинившемуся мальчику Вите она пыталась что-то объяснить и себе самой. Чтобы больше об этом уже не думать. «Знаете, Витя, — сказала она, беря его под руку (прекрасно знала, что нравится, сильно нравится это мальчику Вите). — Ну, мне с вами хорошо, я же этого не отрицаю. Вы и сами это видите. Но, честно говоря, головы с вами я не теряю. Вам, кстати, никогда девушки не говорили: «Я совсем потеряла с тобой голову»? Ну а у меня к вам этого нет. Так что не будем горячиться, а тихо-мирно по домам… А в общем, Витя, большое спасибо, поездка была чудесная. Я все-таки встряхнулась как-то. Обязательно искупалась бы с вами, жаль, что заранее не знала, купальника не взяла…»

Так, вдогонку, расставила она еще раз, и для себя и для него, все точки над «i», немало гордясь своей тонко дозированной назидательностью и будучи абсолютно уверенной, что status quo, таким образом, сохранен и упрочен. Однако же вышло не так.

Словом, очень быстро выяснилось, что их отношения с Кардановым редуцировались до чисто служебных, что игра кончилась вничью, а новой партии не предвидится — шашки уже убраны и доска сложена. В поведении Карданова не было и в помине какой-нибудь резкости или неприязненности. В присутствии Кати он был по-прежнему оживлен и раскован. Но возникшая между ними дистанция как-то сама собой сделала немыслимой любую фамильярность, просто даже короткость, не говоря уж о доброй, старой шутке Ростовцева насчет «элементов флирта в научной организации труда». Так Катя узнала, что мужчины не просто себялюбивы, а что они эгоцентрики до патологии, до мании. Что любого из них (даже владеющего так называемым чувством юмора) можно оскорбить, оттолкнуть, смертельно обидеть, если сообщить ему, и вполне искренне, что он милый и интересный человек, но ты не теряешь с ним головы. Оказывается, что, пока не скажешь это ему прямо, трезво, тяжеловесно, он в так называемой глубине души все время будет уверен в противоположном. Оказывается, что если не влюблена в него страстно, ну просто до самозабвения, до потери пульса, то вот уже и обида. Вот уже и потрясение основ, искреннее недоумение, чувство обманутости… Ну и народ!

С Кардановым, впрочем, даже и редуцированное общение длилось недолго. Через полгода после молчаливого заключения ничьей он ушел из Института. Уволился по собственному желанию, которое, как она предполагала, было и самому Виктору не вполне ясно. Основное, наверное, в этом желании заключалось именно в том, что оно собственное. Ушел на вольные хлеба, на внештатную журналистику в предвкушении большой славы и больших денег. Ничего слишком большого он, как видно, не поимел. Ей попадались, правда, его статьи в научно-популярных журналах, это были, ничего не скажешь, вполне на уровне работы. Но… кто в наше время не пишет? А что же еще? Другого ничего до них с Юрой не доходило, а значит, скорее всего ничего другого и не было. Клеймо неудачника, человека неукорененного, перекати-поля разглядела она на нем правильно. И это тогда еще, в Институте, когда энергия и беззаботность молодости скрывают, компенсируют органическую, запрограммированную слабость. Когда человек взбегает по лестнице через три ступеньки, кому придет на ум сказать: слаб в коленках? Все видят вундеркинда, полиглота, восходящую звезду. Но энергия не вечна, она иссякает, отбегает от тебя, как волна морского отлива, вместе с молодостью и обнажает первоначальную слабину. И проступает клеймо. Если не создал, не успел или не обеспокоился создать задела, позволяющего в дальнейшем удерживаться на поверхности без рывков или сверхусилий.