Ценный подарок - [39]

Когда Гарик ушел, мы поссорились. Катя упрекала меня, что я лишен родственных чувств, — конечно, когда это касается ее родственников, — я сказал, что даже ради родного отца не стану превращаться в мусорщика и барахольщика. Катя заплакала, и я сказал, что из-за нее готов пойти на подвиг и собрать тонну бумаги.

— Милый, — улыбнулась сквозь слезы Катя. — Зачем же тонну? Всего двадцать килограммов. Ты сможешь. Ты самый способный у вас в фирме.

Утром, уходя на работу, я встретил дворничиху Машу, подметавшую тротуар. Лицо у нее было скучное и обиженное.

— Добрый день, Машенька, — сказал я противным конфетным голосом. — У меня к вам просьба, нет ли у вас случайно бумаги…

— Какой такой бумаги? У бухгалтера спрашивайте. Она целый день пишет, а мы метлой машем.

— Ну, знаете, отбросы…

— Отбросы? И вам тоже понадобились. Вчера врачиха из двадцать седьмой в мусоропровод за бумагой лазила. Вот потеха! Передняя часть у нее прошла, а задняя застряла. Еле вытащили, а бумагу эту дрянную все-таки извлекла.

Я шел на работу и думал, насколько же в нынешнее время женщины догадливей и проворнее нас, и не случайно, что в некоторых зарубежных государствах они становятся главами правительств.

Весь день на работе я нервно вздрагивал, когда мне приносили на подпись чертежи, видя в них ускользающую макулатуру.

Домой я шел, как преступник на казнь.

На одном из перекрестков я столкнулся с мужчиной примерно моих лет, совершенно незнакомой мне внешности.

— Толик, не узнаешь? — закричал он и стал целовать меня в правую и левую щеку. Наверное, если бы у меня была третья щека, он не оставил бы и ее без внимания. — Толик, это же я, Борька Заяц, помнишь, мы с тобой учились в седьмом «А»?

С тех пор минуло не меньше тридцати лет, и я удивился феноменальной памяти Борьки Зайца.

— Ну, ну, узнал? — переспрашивал он.

— Узнал, — сказал я и, чтобы сделать ему приятное, добавил: — А ты нисколько не изменился.

— Неужели? — обрадовался он. — Представь себе, чем я занимаюсь… писатель под псевдонимом Борис Коржиков.

— Писатель? — вздрогнул я. — А нет ли у тебя Дюма, может, по старой дружбе уступишь мне?

— Дюма? — скорчил он кислую гримасу. — Извини, не держу. Идем ко мне, угощу свеженьким, и жена будет рада.

Борькина жена, женщина плоская и острая, как сабля, не очень обрадовалась нашему приходу. Поздоровавшись со мной, она срезала мужа:

— Опять до ночи читать будешь?

— Что ты, Люсенька, я недолго, — заговорил тонким голосом мой школьный друг и увел меня в свой кабинет, похожий на барокамеру. Все стенки кабинета были уставлены книгами.

— Мои сочинения, — со скромной гордостью произнес Борька, — издания, переиздания, варианты для детей, для пенсионеров и даже для рожениц.

Я молчал, мысленно подсчитывая, на сколько килограммов потянут Борькины труды и сколько томов Дюма дадут за них.

— Теперь слушай, — сказал Борька, — садись и слушай, я прочту тебе новенькое — философский детектив «Труп с парадного входа».

Время шло. Я хотел есть и пить. Веки слипались, а Борька читал, тоскливо и нудно. Я вспомнил 7 «А» класс и Борьку Зайца, отвечающего урок. И вдруг будто кто-то ударил железной кувалдой в стену.

— Она! — восторженно вскричал Борька. — Ревнует меня к литературе. Я это опишу в следующей психологической монодраме.

Выйдя от Борьки, я набрал полную грудь воздуха и прижался к стене, как боксер после нокдауна.

— Тш-ш! — просвистел у меня над ухом сабельный удар.

Это была жена Борьки.

— Тш!.. Тш! — прошептала она. — Слушайте, вы друг Бориса. Вы должны меня спасти. Видели у нас антресоли? Там весь его хлам. Бумаги, исписанные за несколько лет, газетные вырезки, черновики. Забирайте этот мусор. Может быть, вам пригодится. Теперь такая бумага в ходу. А мне некуда поставить чемоданы.

— Но почему же я? Может быть, он сам или вы?..

— Он только обещает и боится расстаться с каждой бумажонкой. Я бы сама выбросила, но нет сил. Забирайте все.

Тут она умолкла на минуточку и сказала:

— Если вам удастся выкроить для меня на «Трех мушкетеров», я буду вам благодарна. Но я не настаиваю. Приезжайте завтра в восемь вечера. Его не будет. Такси сюда и туда я оплачиваю.

Считая дело решенным, она исчезла.

До полуночи мы обсуждали с Катей, как поступить с неожиданным наследством. Мы рассматривали вопрос со стороны писательской, читательской, юридической, этической.

Мы чуть было не поссорились, и Катя сказала:

— Не хочешь, не нужно, тогда тебе придется самому собирать макулатуру.

Это был нокаут.

Назавтра в восемь часов вечера мы подъехали к Борькиному дому. Женщина-сабля сторожила парадную. Катю мы оставили в машине, а сами таскали перевязанные бечевкой пакеты.

Дома мы взвесили писательские каракули. Оказалось сорок килограммов.

— Чудесно! — обрадовалась Катя. — Отдадим все Гарику.

У меня раздулась шея.

— Хватит с него и двадцати. И, пожалуйста, сама. А другой пакет я вручу Борькиной жене, она просила не забыть ее, если что-нибудь останется.

Мы разложили все на две равные пачки. За одной Гаврила-Гарик приехал, когда меня не было дома, а вторая лежала на антресолях.

Через два дня у нас в спальне испортился торшер. Он всегда портился, так, наверное, было задумано его конструкторами. Наладить эту капризную штуку не могли электрики-профессионалы, и только наш сосед по лестничной клетке Иван Саввич Шунтик выручал нас.