Цена золота. Возвращение - [4]

Никто по ним оттуда не пальнул. Встретили их, остановили, и было видно, как посохи старцев тычут то в сторону села, то в сторону шатра. Один из помаков побежал наверх и спустя немного подал знак, чтобы старцы подымались дальше.

С утра до полудня Хаджи-Вране и старейшины сидели за столами перед Тилевой кофейней, откуда была видна вся Власовица, молча отхлебывали кофей и не отрываясь глядели вверх. Ждали, когда старики выйдут из шатра. А тем временем все подходили из равнинных сел турки, все стекались и стекались с гор голодные своры помаков. И возделанные поля, и голые окрестные холмы — и Власовица и Вылковиште — густо обрастали молчаливыми темными фигурами башибузуков{16}.

Учитель и десятники ждали с бойцами на редутах. Старейшины прихлебывали горький кофей в тенечке, на опрысканных и подметенных плитах кофейни, смотрели на желтый шатер и гадали, что там происходит, — две тысячи придется им отсчитать или три. Хаджи-Вране уже успел предложить, чтобы община заняла эти золотые у них, чорбаджий, и отдала их Тымрышлии, а потом, распределив долг по всем дворам — по два, по три, по пять золотых, в зависимости от достатка, — вернула деньги собственникам. Община — те же старейшины — немедля приняла предложение. Только бы уговор состоялся, только бы показались наверху посланцы…

Наконец сгорбленные серые фигуры вышли из шатра. Но они не подняли посохи сразу, как было уговорено. А когда начали, не остановились на трех… Семь раз поднялись к небу и опустились к земле посохи с белыми тряпицами.

Переглянулись старейшины и принялись вытаскивать платки, отирать взмокшие лбы. Тяжко, вслух вздохнул Хаджи-Вране. Семь тысяч золотых они все же могли бы собрать промеж себя, но как вернет их село? Когда? И за двадцать лет не вернуть… Завтра же сравняются они с остальными перуштинцами. С голытьбой! Будут спасены, но навек втоптаны в землю.

— Не дам! — крикнул вдруг Хаджи-Вране и поднялся. — Кто хочет, пусть дает, а я не дам!

— Постой, Вране, постой, дай подумать, — простонали другие, не отрывая глаз от ощетинившихся холмов. Старцы брели потихоньку вниз. — Погоди, послушаем, что они скажут… Как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь…

— Семь тысяч скажут, чего ждать? — ответил Хаджи-Вране. — Не дам!

— Чорбаджия, — робко взмолился горбатый Гуджо, который все вертелся возле старейшин, — кто другой нам поможет, как не первые люди села? Одна надежда — на вас да на бога…

— Так, — ответил Хаджи-Вране, — на нас, значит, ваша надежда… А после станешь меня называть «чорбаджия»? В пасхальную ночь станешь мести для меня эти плиты? Станешь варить мне ароматный кофей?

— По гроб жизни, дед Хаджия.

— А сыновьям моим?

— Чего? — не понял кофейщик.

— Будешь, спрашиваю, сыновьям моим варить кофей? Будешь поджидать их от заутрени, подметать да прыскать водичкой перед их приходом?

— Точно так же, как поджидал тебя, чорбаджия…

— А если им нечем будет платить?

— И если платить будет нечем…

— Врешь, каналья! — крикнул Хаджия и замахнулся, словно хотел ударить. — Вре-ешь!

Гуджо скрылся в кофейне. По тропинкам Власовицы продолжали, ковыляя, спускаться к селу старики. Башибузуки дали им дорогу.

— Вране, — сказали другие старейшины. — Что-то ведь у нас останется. У тебя — виноградники, яхна{17} и бочки с вином…

— А за сезам чем я буду платить? А батракам что дам? Перестанут, говорю я вам, молоть жернова, и мои и ваши… И тогда такие, как этот горбун, глядишь, вытащат по пятьдесят лир, потому что все бедными прикидывались, не выручали село… Вытащат, говорю вам, и купят нас вместе со всем нашим добром, со всеми нашими потрохами… Община у таких в счет долга от силы пять, а то и меньше золотых потребует, а у них по полсотни, а то и по сотне припрятано.

— У Гуджо нет, — сказали старейшины.

— У него, может, и нет, только все же найдутся такие, чье золото не на виду, как наше… потому что они где-то посередке — ни к беднякам не причислишь, ни к богачам…

— Найдутся и такие, слов нет.

— А вы знаете, кто они? Если не знаете, так узнаете, потому как на них будут батрачить ваши дети!

Старейшины примолкли, а Гуджо, поборов страх, — как видно, он все слышал, — снова сказал:

— Не тревожься, дед Хаджия! Ведь вы с пустыми руками начали когда-то — ты и твоя бабка Хаджийка! А сейчас и добра у вас много, и рук в доме с избытком, — еще больше наживете. Да и мы за вас бога будем молить, — всем селом…

— Пш-шел, собака! — шугнул его дед Хаджия, но, увидев, что тот повернулся спиной, удержал его: — Постой… Постой… Я дам пятьсот и обратно не потребую, если ты дашь твоих пятьдесят…

— Дал бы, да нет их у меня, — пятясь, ответил Гуджо.

— Поклянись ребенком, что нету!

Единственный ребенок остался у Гуджо — кофейщиковы дети умирали, едва дожив до десяти. Живому было восемь. Гуджо побледнел.

— Поклянись, — настаивал Хаджия.

— Да ты что — господь или поп, чтоб я тебе клялся? — впервые огрызнулся Гуджо на человека богаче себя, ушел в дом и больше не показывался.

— Видали? — сказал Хаджия. — Кто-то из нас будет прислуживать вот этому… Да и кофейни не откроешь — двух много для села.

— Полно, Вране, — сказали другие. — Нужно ведь что-то решать.