Цена золота. Возвращение - [2]

Некоторые уже прикидывали, где бы его подстеречь на обратном пути, но тут вперед протолкался Хаджи-Вране, поздоровался с Дели-Асаном за руку и сказал громко, чтобы все слышали:

— А ракия — от меня, Дели-Асан, бродяга ты этакий! Пейте да разумейте — перуштинцы зла не помнят… Анисовка! Так и скажешь Мемеду-аге из Тымрыша: «Дед Хаджия, скажешь, посылает три поклажи анисовой. Дед Хаджи-Вране…»

— Ха-ха-ха, — смеялся Дели-Асан. — Ты, дед Хаджия, прежде ничего мне не давал…

— Так ты же сам себе брал, бездельник, — отвечал ему с вымученной горькой шутливостью Хаджия. Он впервые унизился до разговора с бродягой.

Со стороны было видно, как в светлом круге от фонаря они хлопали друг друга по плечу и как опустились руки, когда на свету появился изможденный Иисусов лик Учителя.

4

— Дед Хаджия, — сказал резко Учитель, — иди спать! А этого, — указал он своим людям на Дели-Асана, — вяжите!

В тот же миг пистолет головореза сверкнул в воздухе, а дружки его, тоже с пистолетами в руках, прижались спинами к его спине.

— Учитель, — прорычал Дели-Асан, — Мемед-ага ждет нас за Власовицей с тысячью ятаганов. Если мы не вернемся…

Власовицу — один из холмов между селом и Родопами — нельзя было разглядеть в темноте безлунной ночи, но все мгновенно повернулись туда, где должен был возвышаться ее каменный гребень. И стали вглядываться.

— Вернетесь, как не вернуться, — сказал Хаджи-Вране, все еще стоявший возле фонаря, спокойный и благодушный. — Учитель решил, что ты снова явился грабить… Такие нынче времена, приходится охранять село… Идем в дом, Дели-Асан, гостем будешь…

— Ха-ха-ха, — снова рассмеялся Дели-Асан. — Так уж и быть!

— Павел! — бросил Учитель в темноту.

В светлом пятне появился Павел Хадживранев.

— Отец, — сказал он почтительно и робко, — если ты не уйдешь, и тебя свяжем… Той же веревкой…

— Вязать ночных гостей! — во второй раз повелел Иисусов и не совсем Иисусов лик Учителя.

— А ну, кто осмелится! — зарычал Дели-Асан, и тусклый отблеск его пистолетов метнулся из стороны в сторону.

Патрульные не торопились.

— Я, — сказал Учитель, шагнул к головорезу и положил руки на его запястья. — Сколько душ ты загубил, Дели-Асан?

— Ни одной, — ответил он. Дула его пистолетов уперлись во впалую грудь Учителя — тому хватило бы одного толчка, не то что выстрела. — До убийства не доходило, Учитель. Все люди брешут.

— Убивал он! — выкрикнуло из темноты несколько голосов.

— Кого ж это я убил? Эй! — крикнул и Дели-Асан, стоя все так же, уперев дула пистолетов в грудь Учителя, — однако не толкнул и не выстрелил. — Просто слава дурная. Не трожь меня, Учитель. Не бери греха на душу!

— Греха не будет, Дели-Асан.

Помак подался немного влево, потом — вправо, грудь в грудь с Учителем, но не настолько, чтоб это можно было счесть за сопротивление.

— Ну и что с того, что свяжешь? — сказал он. — После развязать придется.

Никто не ожидал такого от грозного, неустрашимого Дели-Асана — он дал себя связать! И даже, никак, с бранью швырнул пистолеты оземь.

Сейчас фонарь еще ярче осветил его руки — они и впрямь были связаны. И пусты. Потом свет скользнул вниз: там, на земле, действительно отливала синевой вороненая сталь и над ней, словно пороховой дым от последнего выстрела, вилось легкое облачко пыли. Нежной и золотистой была эта пыль.

— Учитель, — начал Дели-Асан, — слыхал я от стариков, будто была у нас когда-то одна вера… Как сейчас — язык… То-то все тянуло меня в болгарские села… Все-то мне было слаще в них… Уж не кровь ли во мне говорила, Учитель?

5

Однако ж повели трех помаков в поле. Кроме патруля и собравшихся возле Тилевой кофейни, Учитель велел звать и других мужчин — чтоб было по одному от каждого двора.

Дели-Асан тяжело ступал в темноте, громадный, расплывчатый, покорный, как вол. Дважды просил, чтоб остановились у придорожного боярышника и развязали ему порты. Дружки его тоже присаживались рядышком на корточки — что делал он, то и они.

— Здесь! — сказал Учитель, когда дошли до монастырской ореховой рощи. Всем захотелось курить, уселись, и пошел разговор о засушливой весне, о чахлых хлебах. Послышался тогда и голос Дели-Асана — тоненьким он стал, как у ребенка, полным страха и надежды:

— Насильничал я, а сам думал: коли не прирежут меня эти люди, стало быть, так им и надо… А теперь вижу — ошибался я. И потому хочу оставить вам свое золото…

— Ну, братья, — поднялся Учитель, — скоро начнет светать. Когда-то, когда Алтын-спахилы и муллы отуречивали здешние села, Перуштицей они поперхнулись… Рогле метил людей крестами — каждому на руке каленым железом… Все село так… Сами муллы не захотели обращать таких людей в веру аллаха. Прямо убивали… Кто погиб тогда — с честью погиб, кто остался — от тех мы пошли… Вот и я хочу отметить вас особым знаком….

— Пошлем к жене за золотом, — перебил его Дели-Асан, — чтобы до света человек был в горах…

— Учитель, что скажешь? — спросил Павел Хадживранев.

— Сначала я вас помечу, — сказал Учитель. — Таким знаком вас помечу, братья… — повысил он голос, но разбойник вскочил:

— Мемед-ага золота у вас потребует, Учитель! Он вчера говорил: много, мол, золота накопилось в Перуштице… Хоть один денек, Учитель…