Цена вопроса. Том 1 - [51]

Такая уютная, такая мирная картина! Сюда бы живописца, создающего бытовые полотна, – вполне можно писать что-нибудь вроде «Молодой генерал навещает престарелого родителя» или «Многоопытный старец учит жизни сына». Иван Грозный-то сына убивал, а Олег Дмитриевич учит… Вот интересно, можно ли написать такую картину, чтобы всем стало очевидным: старец не учит сына жизни, а выбивает у него почву из-под ног и сам этого не понимает? Что старец произносит слова, которые сын никак не ожидал услышать от него и которые полностью ломают все представления этого самого сына об отце, об окружающем мире и о собственной жизни? Сейчас, в этой мирной уютной, почти идиллической обстановке происходит нечто, сравнимое с ядерным взрывом, только не в мировом масштабе, а в границах одной отдельно взятой личности.

Мозг Шаркова отказывался обдумывать две мысли одновременно. Первая повергала его в полную растерянность: неужели отец действительно так думает и чувствует? Ни разу за все годы Олег Дмитриевич не заводил разговоров на эту тему, и ни одного слова, пропитанного горечью и обидой, сын от него не слышал. И что же получается? Что без малого тридцать лет майор в отставке жил с осознанием того, что все было неправильно? Что тридцать пять лет безупречной службы – одна сплошная большая ошибка? И еще получалось, что он, Валерий Олегович Шарков, совсем не знает своего отца. Живет иллюзиями, полагая, что отец – просто состарившийся человек, забывший о своей прежней профессии и переключивший внимание исключительно на четвероногих питомцев, ибо ему, воспитанному советской идеологией и культурой, неприятен, непонятен и, более того, непереносим тот порядок жизни, который воцарился в стране. На самом же деле у этого с виду такого спокойного, уравновешенного старика, нетребовательного и не капризного, внутри зияет бездна осознания собственной неправоты, ошибочности идей и представлений и, самое главное, чувства вины за то, что эти ошибки и неправильные представления повлекли за собой невосполнимые потери.

Вторая же мысль отдавалась в голове тревожным гулом набата: а если отец прав? Если действительно ни одно дело не стоит человеческой жизни со всеми ее радостями и печалями, открытиями и разочарованиями, взлетами и провалами? Тогда получается, что решение немедленно лечь в больницу – единственно правильное, а вовсе не проявление трусости и слабости.

Ему захотелось выпить. У отца в шкафчике всегда стояла бутылка хорошего коньяка, Валерий Олегович сам же и приносил. Олег Дмитриевич позволял себе рюмочку один раз в неделю, по воскресеньям, так что бутылки хватало надолго. Генерал Шарков встал из-за стола, сделал шаг к заветному шкафчику, но внезапно испугался: а вдруг ЭТО произойдет именно сейчас и именно из-за этой рюмки? Врач ведь предупредил его: никакого крепкого алкоголя, да и от некрепкого лучше воздержаться. Шаркову так тошно, что даже умереть сейчас не страшно. Но не на глазах же у старого отца… Нет, этого нельзя допустить. «Выпью потом, дома», – решил он.

– Что ты вскочил? – спросил Олег Дмитриевич, не трогаясь с места, чтобы не потревожить своих любимцев. – Уходишь уже?

– Да, пойду. Надо в магазин заехать, продукты купить, по дому кое-что сделать. Я же теперь один, ухаживать за мной некому.

– Домработницу найми, – посоветовал отец. – Твоя зарплата позволяет.

– Не позволяет, – покачал головой Шарков. – Знаешь, сколько сейчас домработницам нужно платить? За копейки теперь никто работать не хочет. Да и не люблю я посторонних в квартире, ты же знаешь.

– Знаю, – улыбнулся отец. – Я сам такой, а ты весь в меня. И не переживай насчет Ленки, сынок. Все правильно она сделала.

– Почему?

– Потому что тебе же во благо пойдет. Я же говорю: ты весь в меня, а это означает, что тебе лучше быть одному. Не знаю, что с тобой происходит, ты сам ничего не рассказываешь, видно, делиться не хочешь, но я не в обиде, ты ведь мой сын, значит, такой же, как я, молчун и одиночка, все в себе носишь и внутри перевариваешь, в обсуждениях и в чужих советах не нуждаешься. Только я вижу, что не все у тебя в порядке, и выглядишь ты плохо. Не нужен тебе никто сейчас, так что все к лучшему. А там видно будет. Может, Ленка одумается и вернется, а может, ты и приживешься так, в одиночестве, или найдешь себе кого-нибудь. Не переживай.

В горле у генерала разбухал тяжелый упругий ком, который никак не удавалось сглотнуть.

«Кажется, это называется «глобус истерикус», – подумал Валерий Олегович. – Не хватало еще, чтобы папа увидел мои слезы. Надо скорее уходить».

– Не вставай, не провожай меня, – произнес он с вымученной улыбкой. – Не тревожь котов, они так хорошо на тебе устроились.

Он вышел в прихожую и начал одеваться. Из кухни доносился голос Олега Дмитриевича, напряженно-громкий: старик старался, чтобы сын его услышал.

– Вот говорят, что собаки привыкают к человеку, а кошки – к месту и якобы хозяин для кошки всего лишь мебель, часть обстановки того места, в котором она обитает. Вроде как кошки человека любить не умеют, а умеют только использовать его. Вранье это, сынок! Никогда не поверю, что Ганька и Настюшка сейчас лежат на мне и думают, что я бессловесная мебель! Быть такого не может! Любят они меня, я точно знаю…