Цена счастья - [8]

В высоком резном деревянном кресле, выглядевшем еще старше, чем сам замок, Маделон д'Эшогет всем своим видом вызывала ужас. Кресло на самом деле было очень старым. Потом мне рассказывали, что оно было изготовлено в двенадцатом веке, в то время как сам замок был построен лишь в восемнадцатом, хотя и стилизован под норманнскую крепость двенадцатого столетия. Кресло же было настоящим реликтом одного из норманнских замков, принадлежавших кому-то из предков д'Эшогетов.

— Мой прадед выкупил практически все из того замка во Франции, — сообщил мне Фарамон. — А потом путем неимоверных усилий и колоссальных затрат переправил вещи сюда, включая и целую кучу всевозможных мелких ценностей, которые ему удалось собрать среди представителей тамошней обедневшей знати.

Как выяснилось позже, Фарамон испытывал мало почтения к «славным традициям», которые так много значили для других членов его семьи. Он полагал, что д'Эшогеты с их стилем жизни в условиях двадцатого века являются явным анахронизмом. И точно так же были они анахронизмом и в девятнадцатом веке, — а точнее говоря, с тех самых пор, как нога первого из д'Эшогетов вступила на канадскую землю.

Во всяком случае, для меня с первого взгляда стало ясным, что мадам д'Эшогет анахронизм из анахронизмов. В тот первый вечер, когда я ее увидела, она была одета в черное шелковое платье, украшенное сказочно красивыми бриллиантами. И они наверняка были настоящими, не могло быть даже мысли о том, что мадам д'Эшогет может носить модную бижутерию. С небольшой головой и коротко подстриженными снежно-белыми волосами она выглядела настоящей королевой. И когда она протянула мне руку, я вдруг поняла, что мне следует поцеловать ее.

Однако я ограничилась тем, что скромно подала ей свою руку. То же проделал и Майкл. Она же притянула его к себе и поцеловала в лоб. Как ни странно, это ему понравилось. Во всяком случае, процедуру знакомства он перенес спокойно, без протестов. Майкл даже не покривился, когда она сказала:

— Так-так, ты, следовательно, Мишель, — а затем продолжила, как бы ни к кому не обращаясь: — Какое счастье, что ты, мальчик, похож на своего отца.

— Но, мама! — встрепенулась молодая женщина, сидевшая рядом с нею. — Как можно говорить такое! Леонора очень красивая женщина.

Это была Дениз д'Эшогет, жена Брайана. По-английски она говорила с ярко выраженным французским акцентом, из чего я заключила — и это позже подтвердилось — что она родом не из Квебека, а непосредственно из Франции.

Мадам д'Эшогет наблюдала за мной с ледяной улыбкой.

— Я абсолютно уверена, Леонора понимает, что мое замечание не относится к тому, как она выглядит. А выглядит она очаровательно.

Это было сказано таким тоном, что я тут же прокляла то обстоятельство, что предварительно не потрудилась привести себя в порядок. Я наверняка могла бы попросить Брайана предоставить мне для этого немного времени, но у меня не хватило мужества.

Между тем мадам д'Эшогет продолжала:

— Алан был моим сыном. Его уже нет среди нас. Так разве же не естественно, что я рада найти его вновь в моем внуке?

— Абсолютно естественно, — поспешила я ее заверить.

По какой-то мне самой непонятной причине вмешательство Дениз мне показалось крайне неприятным. Может быть, это объяснялось тем, что мое чуткое ухо уловило покровительственные нотки в ее мелодичном голоске. Не знаю. Во всяком случае, Дениз была странным видением в этом Богом забытым краю, удаленном на сотни миль от ближайшего крупного города, где она наверняка смотрелась бы более естественно. Ее едва ли можно было назвать красавицей — она не была даже по-настоящему интересной, — но ее украшала некая удлиненная худоба манекенщицы экстра-класса, которая поневоле наводила на мысль о породе. Вне всякого сомнения, ее гардероб пополнялся не из местного салона мод. Я бы даже сказала, что он формировался не в, Штатах, а скорее за «большим прудом» — непосредственно в Париже.

Своей элегантностью Дениз отлично дополняла холодного, сдержанного Брайана. Я подумала, что такой жены не могло бы быть у жизнерадостного Фарамона. Впрочем, как я вскоре узнала, у Фарамона и вовсе не было жены. Постоянство вообще не являлось отличительной чертой его характера.

Мадам д'Эшогет обратилась с каким-то замечанием по-французски к Майклу. Но мальчик лишь непонимающе посмотрел на нее.

У мадам д'Эшогет глаза округлились так, как если бы она вдруг почувствовала сильные боли. Помолчав, она сказала:

— Меня предупреждали, что такое может случиться, но я не могла заставить себя поверить в это. Мой собственный внук — и не знает ни слова на своем родном языке!

Майкл повесил голову, как если бы он сам был виновен в этом.

— Вероятно, все дело во мне, — заметила я. — Я не говорю по-французски. Или, точнее, почти не говорю.

— Разумеется, в вас! — процедила мадам д'Эшогет с нескрываемым презрением.

И тут я сделала неожиданное открытие — в ее глазах читалась какая-то первобытная ненависть. Однако мадам д'Эшогет достаточно быстро справилась с собою и принудила себя к вежливости, которую была обязана соблюдать хотя бы потому, что я была ее гостьей.

— Возможно, для вас и нет никакой трагедии в том, что вы не говорите по-французски. Но я должна заметить, что и для вас это может оказаться достаточно неприятным. До сих пор мы изъяснялись по-английски лишь ради вас, но в нашем доме принято говорить по-французски. Весь персонал говорит исключительно на языке этого края. Что касается Мишеля, то в один прекрасный день ему предстоит стать главой этого дома, и овладеть французским языком ему необходимо как можно скорее, хотя, конечно, он должен был бы владеть им уже с пеленок.