Цена рассвета - [11]

Третий месяц лета все изменил. Ежевечерние прогулки по укромным уголкам и плохо освещенным аллеям. Разговоры ни о чем, шутки и смех просто так. Арья видела, какими глазами смотрит на нее Кантор, видела — и не верила себе. Она привыкла презирать парней и взрослых мужиков, которые жадно облизывали губы, оглядывая ее фигуру. Все они годились лишь на одно: играть, использовать и выбрасывать, когда надоедят. Разменная монета, мясо. Но, чувствуя на себе точно такой же взгляд Анджея, она готова была упасть перед ним на колени, прижать к губам сухую длиннопалую ладонь, склониться и ждать, как приговора, ответа.

Случайное прикосновение пальцев к обнаженному плечу на пляже.

Губы, скользнувшие над ухом — «это большой секрет, девочка», — ожог горячего дыхания.

Взгляд украдкой, и закушенная губа, и горящий лед, замерзающий пламень в глазах.

Арья уже готова была совершить любую глупость — влезть среди ночи в окно его коттеджа, разорвать контракт с училищем, расставшись с таким трудом выслуженным званием десятника, признаться в любви прямо в столовой за завтраком. Оказалось же, что все проще. Случайно споткнуться на темной — как будто специально ради них двоих сломался потолочный светильник, — лестнице, оказаться пойманной, подхваченной сильными руками, и остается только раскрыться навстречу, подставить горло под поцелуи, как под удар лезвия…

Единственная ночь, проведенная в ее комнате. Арья и не представляла до того, что такое любовь зрелого мужчины. Вдруг стало ясно, что она — маленькая беспомощная девочка, не знающая ничего о сексе, что все ее обжимания с ровесниками были полной чушью. В очередной раз принимая его в себя, она подумала вдруг, что только сейчас на самом деле лишилась невинности. По своей воле и так, что за эту ночь можно было заплатить всем — и жизнью, и карьерой.

Анджей — впервые хватило смелости назвать его так вслух, шептать это имя, выкрикивать его, как присягу, — ушел утром, оставив ее бессильной, мягкой, словно расплавленный металл.

Больше Арья не видела его. Оставшиеся две недели в центре напоминали тюремное заключение. Подплуковник с отвращением поджимала тонкие губы и смотрела на девушку так, словно собиралась плюнуть ей в лицо, цедила безобидные слова, как отборную брань, морщила нос. Арья знала, что каждое помещение центра просматривается и прослушивается, знала, что все в курсе, как и с кем она провела ночь с воскресенья на понедельник. Знала и то, чем заканчиваются подобные выходки даже для генералитета, особенно для разведчиков, элиты армии, от которых требовалась полная безупречность.

Знала она и другое — кто во всем виноват. Она и только она — глупая девка, вертихвостка. Разумеется, у него неприятности. Может быть, не самые большие, не разжалование, но как минимум снятие с должности и перевод куда подальше, на полярную базу или что-нибудь похлеще, лагеря охранять… По ночам она грызла подушку, но не могла плакать, и только мечтала о том, чтоб случилось землетрясение, нападение синринцев, конец света… что угодно, лишь бы прекратилась эта боль.

В последний день пребывания в центре Арья проснулась со странной фразой, последним отголоском сна, на губах: «кровь моя стала нефтью и выжгла меня дотла». Она никогда не писала стихов, не понимала поэзии, и строка эта показалась чужой, наваждением.

6

Фархад спустился на шестой уровень, чтобы присмотреть поблизости от снятой квартиры тренажерный зал. Ничего подходящего на два квартала вниз и шесть в ширину он не нашел и решил пока что походить в университетский, хоть там и слишком людно, и нужно записываться заранее. На обратном пути он промахнулся с кабиной подъемника и, вместо того чтобы вернуться на свой восьмой уровень, уехал вниз аж на третий: оказалось, что сел в экспресс-кабину, которая останавливалась не везде.

Посадочная площадка выглядела грязно и убого. Стены из некогда полированного металла были исцарапаны, пол заплеван, кто-то наследил цементом или каменной крошкой. Подняв руку, Фархад мог достать до потолка рукой — и, видимо, не он один, поскольку кварцевая лампа была выломана из гнезда и сиротливо болталась на соединительном кольце. Душный воздух с противной кислинкой казался не затхлым, но неприятно спертым, словно его слишком много раз вдыхали и выдыхали. Удивляться было нечему — с первого по третий уровни шли этажи бесплатного жилья, в котором селилась лишь городская беднота.

Юноша поежился, шагнул к подъемнику, двигавшемуся наверх, потом вдруг остановился. Он еще никогда в жизни не был так глубоко, ни один, ни с кем-то еще. В Асахи, предместье столицы, в котором он вырос, было всего-то три уровня: первый, на котором жила элита, второй — для обслуживающего персонала и прислуги; на третьем располагались магазины, бассейны и прочие вполне благополучные места развлечений. Машинный уровень надежно защищался от проникновения бродяг и прочей швали. На любой из улиц Асахи можно было заснуть или оставить сумку с кошельком и не бояться быть ограбленным: муниципальная и храмовая гвардии состязались за награды и почет, а потому поддерживали блистательный порядок.