Цена добра - [44]

Я тоже была засватана таким же образом, как и мои ровесницы. Мой будущий муж был на 15 лет старше меня. Бабушка твердила, что в ауле нет другого парня, за кого могли бы меня выдать замуж: девушка из ханского рода должна соединить свою судьбу с юношей того же рода. Но этот рассказ не о моей жизни, поэтому прямо перехожу к главному повествованию.

Наш родственник Омардада собирался уже женить своего сына Мурада. У него тоже была невеста, засватанная с колыбели. Но времена изменились; Мурад уехал учиться в Махачкалу. Позднее его невеста тоже поступила в медицинский институт. Услышав, что Мурад приехал с красным дипломом, наша мама по обычаю приготовила халву, и мы пошли поздравить и приветствовать Мурада. Подойдя к дому, мы услышали доносившиеся с балкона Омардады взволнованные голоса. Громко покашляв, мы все же вошли в дом. Сидели Омардада, его жена Халун, а Мурад беспокойно ходил по большой комнате. Ярко горел очаг, и аромат сушеного мяса предвещал вкусный ужин. Мурада трудно было узнать. Из толстого краснощекого мальчика он превратился в высокого стройного парня, густая черная шевелюра украшала высокий лоб. А одет он был, как дипломат, идущий на переговоры, – белая рубашка, черный галстук, строгий костюм.

– Как хорошо, что вы пришли! Мы говорили о будущей свадьбе Мурада. У меня давно все готово. Но из-за учебы и жених, и невеста просто перезрели. Не случайно наши предки говорили: «Перезрелый плод падает с дерева и гниет под его тенью».

Мурад сдержанно улыбался, он был воспитанным юношей, перебивать родителей не смел.

– Когда я собирался жениться на Халун, отец мне сказал несколько слов, мне их хватило на всю жизнь! – Омардада встал, говоря эти слова. Таким образом, он выразил уважение к памяти отца. – Знаешь, сын мой, какие это были слова?

– Нет, отец, откуда мне знать, ты мне об этом никогда не рассказывал.

– Он сказал, что женитьба – очень серьезный шаг, что женщина – это сгусток тайн; в ней сидят и ангел, и шайтан, поэтому сразу на нее надо надеть три уздечки, крепкие и колючие. Первую можно снять, когда она родит несколько детей, не меньше четырех, вторую – когда появятся внуки, а третью – когда ее опускаешь в могилу.

– Отец, а я уже надел на свою возлюбленную Айшат десять уздечек любви и восхищения.

– Какая еще Айшат!? Твою невесту зовут Маржанат! – подпрыгнул Омардада.

Вскочила, размахивая руками, и Халун:

– Оказывается, он в Махачкале не только учился.

– Времена меняются, отец, завтра четверг, и я сказал Айшат, что вы приедете к родителям, чтобы официально сватать ее за меня.

– Халун, слышишь, мы должны еще идти сватать ее!

– Слышу, честь твоей голове, что же нам остается – сын так хочет!

– Я вижу, что мои уздечки тебя не очень-то давили, Халун! – вздохнул Омардада и, подняв руки, обратился к Аллаху: «Образумь нашего сумасшедшего сына!»

– Да успокойтесь вы, теперь молодежь стала другой! – сказала моя мать и тихонько вышла, и я за ней. По дороге мама с усмешкой на лице произнесла:

– Бедный Омардада, он думал, что надел на Халун уздечки, но она опередила его: «Честь твоей голове, честь твоей голове», – вот так ласково приручила его, потому через каждое слово он и говорит: «Халун так сказала, Халун так хотела…»

А я шла и про себя читала стихи, услышанные на одной свадьбе, и Мурад казался мне настоящим героем.

Коль нет, мужчина, у тебя в груди

Огня любви и в сердце страсти нет, —

То я скажу, и ты не осуди,

Напрасно ты явился в этот свет.

Ты, как арба, упавшая на дно,

Корабль, забывший, как течет река,

Хурджины, опустевшие давно,

Ножны, не обнимавшие клинка.

Колючая тоска

Я легкой жизни не искала, —

Руками, Господи, прости,

Преграды, что подобны скалам,

Я разрушала на пути.

Я в парк войду в нарядном платье,

По-царски сяду на скамью.

Ужель не в силах растоптать я

Тоски зеленую змею?

Фазу Алиева

«Даже боль, порожденная тоской, менее невыносима, чем сама тоска».

Д. Леопарди

Острее, чем колючей проволкой, сжимает мою душу тоска. С годами она все яростнее проникает в каждую клетку. Тоска бывает и в молодости, но она разноцветна, разнолика. Светла тоска человека по родине, оказавшегося на чужбине, благородна тоска влюбленных, разлученных злыми языками – клеветой. Но, оказывается, есть липкая тоска старости живущих в одиночестве. Тоска в молодые годы – весенний утренний туман, она быстро растворяется, исчезает. Небо становится ясным, земля чистой, сердце звонко бьется, мысли углубляются в философию жизни. Совсем другая тоска старости, когда бывший полным дом опустошается, дети разлетаются в разные стороны, свивают свои гнезда. Остается одиноким тот из старших, кому Аллах продлил жизнь. Вот тогда тоске раздолье; все, что подспудно копилось годами, завоевывает пространство души и сердца… Я широкими шагами хожу по комнате и читаю:

Чего страшусь я видеть в предстоящем

Всего сильней? Чужими – небеса,

Пустыни – зыбки, поле – неродящим,

Потухшими – любимого глаза.

Угрюмый лес, молчащий на рассвете,

Без птичьих гнезд, без радостей в душе,

И молодость, которая уже

Не верит больше ни во что на свете.

Нет! Это не то, эти строки питают тоску. Лучше я открою окно и буду раздавать радугу.