Цена добра - [41]

– Асхаб, ты дома?

– Да, – поднялся он с дивана и пригласил его в комнату.

– Сидеть не буду, позови сюда Симисхан.

– Что случилось? Садись! Симисхан! – окликнул жену Асхаб.

Она вошла и, увидев Раджаба, побледнела.

– Теперь при своем муже повтори все, что ты мне сказала.

– Для него это вовсе не секрет! – ехидно улыбнулась Симисхан. – Ты что сюда пришел? Лучше останови свою жену.

– Я своей жене верю, как Корану, тебе не удастся ее оклеветать.

– Аллах, до чего она дошла со своей ревностью! – крикнул Асхаб.

Он выбежал в другую комнату и вернулся оттуда с пистолетом.

– Я больше не могу! – крикнул он и, пока Раджаб опомнился, поднес пистолет к виску и выстрелил.

Сравнима зависть с ревностным серпом, Что не тупеет в рвении слепом, А с толком на безжалостном покосе Срезает в поле лучшие колосья.

Я с детства боялась…

Ни из одной лощины горной

Цветы так буйно не росли,

Как на кладбищенской, надгробной,

Последней на земле земли.

И бабушка просила строго,

Моей касаясь головы:

Цветов кладбищенских не трогай,

Не рви кладбищенской травы.

Не причиняй умершим боли,

Им будет больно, если ты

Срывать начнешь на этом поле

Из них растущие цветы.

Фазу Алиева

«Мысль о смерти более жестока, чем сама смерть».

М. Боэций

С самого детства я слышала разговоры о смерти. Вечером бабушки собирались друг у друга со своим рукоделием. Одни делали кисти на платках, другие вязали, третьи латали дырки на рубашках и штанишках своих внуков; зачастую работа сопровождалась тихим пением – они пели турки (религиозные песни). Самой любимой у них была песня о смерти дочери пророка Патимат; невозможно было не плакать, когда я слушала завещание умирающей своему мужу. Я и сейчас многие эти турки помню наизусть и, когда мне очень тяжело и я остаюсь одна, пою их и плачу. Такой же трогательной и трагической была турки о взятии Мекки…

Потом женщины переходили к всевозможным рассказам. Чаще всего говорили о страхе перед смертью. Моя бабушка, тяжело вздыхая, подняв глаза к небу, говорила:

– Алхамдулилла, от смерти никуда не денешься; момент отделения души от тела завершает нашу земную жизнь. Аллах, направляй нас, своих верных рабов, по тому пути, что указывает Коран.

– Аминь, Аминь, Аминь! – поддерживали женщины.

– Мои дорогие сестры по вере, каждое мгновение надо думать, что мы смертны. Самое главное – доброе, нежное отношение к родителям. Не зря говорят, что рай под ногами матери и отца. Уважение и забота о старых и больных. Не зариться на чужое, довольствоваться тем, что Аллах дает! – просила моя бабушка.

– Говорят, Патимат, что садака (милостыня) не только отводит беды от живых, и на том свете она помогает перейти Сиратский мост, – сказала Мухрижат, перебивая бабушку.

– Садака – это то, что нас спасает. Мой отец, дай Аллах ему райский уголок, в то время до хуригата (революции), когда у нас в горах были табуны, на полях отары, каждый год заказывал 100 пар нижнего белья из бязи, один раз одевал, потом отдавал бедному. Говорил, что в судный день оно превращается в облако, которое укрывает от жаркого солнца того, кто делился с ближним. Еще он говорил, что, даже если один раз покормить голодного человека, это добро при переходе Сиратского моста облегчает ему тяжелый путь, – рассказывала бабушка.

– А моя бабушка говорила, что Аллах, желая спасти своего раба, спрашивает его:

– Молился?

– Не всегда.

– Садака давал?

– Я был жадный.

– Кому-либо ядовитым словом ранил сердце?

– Случалось.

– Хоть один раз сироту обрадовал хорошим словом, гладил его по голове, обнимал?

– Да, сирот я всегда жалел и даже какие-то подарки делал.

– Многие твои грехи смываются этим поступком.

– Вот так ценится Аллахом доброе отношение к сиротам! Сама росла сиротой, самой же пришлось и сирот растить! – вздохнула бабушка. – Алхамдулилла, алхамдулилла, Аллах помоги их вырастить достойными и вывести в люди!

– Иногда, Патимат, я думаю, какие у меня могут быть грехи? Родителей я всегда слушалась, когда они стали старыми и беспомощными, заботилась и служила им. И мужу всегда была преданной и верной; если кто нуждался в моей помощи, себя не жалея, помогала, при этом никогда не делала долги, довольствовалась тем, что Аллах дал, многого от жизни не требовала. И садака раздавала, пусть скромно, но многого я и не имела! – сказала Махружат.

– Не говори так, Махружат, грехи малые или большие у каждого есть. Главное все же – не желать другим зла, лишь бы твоим языком сказанное слово не нанесло вреда, беды другим. Аставпирулла, Аллах, прости нас, грешных! – сказала бабушка.

– Моя мать говорит, что самый несмываемый грех – это когда чужое присваивают. Я всегда боюсь этого! – вздохнула Калимат.

– Это огонь, который ты несешь в свой дом; говорят, что в судный день Аллах многое прощает своим рабам, но в этом случае он требует от грешника, чтобы вернул пострадавшему его собственность. Мой отец, дай Аллах ему светлый уголок в раю, говорил: «Если человек возьмет хоть две копейки чужие, то они умножатся, и на том свете тот, кто украл, должен уже не две копейки. Пострадавшему отпускают грехи, а вору добавляют. Аставпирулла, береги, Аллах, нас от харама (запретного). Самое главное – довольствоваться тем, что Аллах нам дает! Ой, уже время намаза, – вставала бабушка, за ней и все женщины.