Целое лето - [57]

Они валялись на диване в Стасиной квартире — уже традиционно Аня оставалась у неё на пятницу-субботу-воскресенье под предлогом готовить уроки и готовиться к тренировкам (тут два шага до стрельбища, а от Восстания сорок минут топать), а на самом деле — просто отдохнуть от непрерывного домашнего пьяного бедлама. Только что закончилась примерка на Аню новых Стасиных платьев и туфель, которыми её постоянно отсутствующие родители как бы пытались загладить вину. Вернее, не оба родителя, а мать; в общем, там всё было сложно. Богатство это было свалено теперь на стульях и туалетном столике и подвергалось любованию.

Через час начинались танцы.

— Не понимаю, — сказала Аня, — чего ты их сама не носишь?

— Я вообще платья не люблю, могла бы заметить. Да и… не знаю… противно как-то. Будто она ими от меня откупается.

— Ну и зря. И потом — на отца же ты не злишься? А он тебе вообще ничего не посылает.

— И правильно делает. Ну, какое берёшь?

— Ф-ф-ф… Давай я ещё вон то красное померяю?

— Я тебя в нём до «Прогресса» не доведу — по дороге украдут.

— Мечты, мечты…

Аня поднялась, подцепила пальцем плечики с красным платьем из чего-то струящегося, и пошла внутрь шкафа к зеркалу. Стася посмотрела на себя в маленькое зеркальце. М-м…

— Ань, у тебя есть помада тёмная? Ну, чтобы совсем?

— В сумочке глянь.

Стася запустила руку в сумочку — китайскую реплику Cloe, но надо пристально всматриваться, чтобы уловить отличия, — и выудила несколько тюбиков помады и стеклянный… нет, не стеклянный… шарик.

— Это что такое интересное?

Аня высунулась из-за дверцы.

— А, это… Это комиссионные по одной сделке.

— Жемчуг, что ли?

— Не знаю. В том и суть сделки. Прикольно, правда?

— Красивая штучка.

— У тебя какой-нибудь сломанной серёжки не найдётся?

— Это мысль…

Стася достала из туалетного столика большую лаковую шкатулку, полную всякой бижутерии — вплоть до ракушек на проволочках. Высыпала всё на диван, разбросала, нашла две более или менее подходящие по смыслу серёжки: одну мельхиоровую, другую серебряную. Прикинула шарик по размеру. Серебряная не годилась. Выдавила из мельхиоровой фальшивый камень, попробовала на его место шарик — почти идеально. Надавила аккуратно… вошёл. Встал, как родной.

— Во!

Аня, уже вся в струящемся красном, смотрела у неё из-за спины.

— Зашибись…

— Держи.

Аня, подойдя к большому зеркалу, вдела серёжку в ухо.

— Нет, — сказала она, — не понимаю я тебя, мать, решительно не понимаю. Вот если бы мне — так… и квартира свободная, и бабки кой-какие, и шмотьё присылают… да хоть месяц так пожить — я бы так развернулась!..

— Ну да, — хмыкнула Стася, подводя себе губы совсем тёмной помадой. — Как верно говорят в народе, бодливой корове бог рог не даст…

— Я, по-твоему, корова? — картинно обиделась Аня.

Стася встала рядом с ней — в тёмно-синих шёлковых брюках и бархатисто-чёрной кофточке.

— Да, пожалуй, ты права. Я корова. И с этим ничего не поделать… Туфли давай.

— Глаз к чему чешется? — спросил Аспирант.

— Смотря какой, — не оборачиваясь, ответил Сергеич. — Правый к свадьбе, левый — побьют.

— Левый, — с сожалением сказал Аспирант. — А вообще — как много в русском народе примет к «побьют». Наизнанку надел — побьют, нос чешется — побьют, а теперь, оказывается, и глаз…

— Ещё если верёвочку поднимешь, — сказал Олег.

— Ничего себе… Можно сказать, обложили. Так, кто это у нас там?

На столе стояло шесть ноутбуков, на каждый поступало изображение с телекамеры. Три телекамеры смотрели в окна квартиры Карповых, одна на вход в подъезд, две давали общую панораму двора.

— Не, это кто-то тоже левый, — сказал Сергеич.

— Пока не торопись с выводами…

Аспирант чем дальше, тем больше чувствовал, что идёт потеря темпа. В игре, ещё не перешедшей в схватку, всё время возникал новый игровой элемент, который ты не мог учесть ещё минуту назад. И непонятно, что с этим делать…

Разработанный штабом Комитета план (и в разработке Аспирант принимал участие, так что винить, как это принято, одних только штабных он не мог) на глазах расползался по швам, а ещё ничего не началось. Что будет, когда «сыграет труба», он даже боялся себе представить.

А ведь задача, поставленная перед ним и его крохотной группой, была проста до неприличия: вести наблюдения над Карповым, в которого был внедрён дремлющий «десантник», и в тот момент, когда Карпов вступит в связь с приближающимся десантным кораблём, дать сигнал своим силам, которые сейчас скрытно разворачиваются в окрестностях будущего плацдарма.

И тут чёрт принёс Благоволина с двумя, как минимум, балогами. Ладно, один лежит в холодильнике, второй вычислен и может быть в любой момент взят. Но сам-то Благоволин где-то рядом, невидим и неслышим — а главное, совершенно непонятно, что у него на уме.

И вообще — всё совершенно непонятно. Все оказывались не теми, кем казались по первому впечатлению — да и по второму-третьему тоже. Иногда Аспирант начинал с ужасом думать, что слово «истина» вообще ничего не означает: оно пустое, беспредметное. Истины нет как таковой. Не на что опереться — разве что на свои предрассудки. Потому что рассудок отказывает.

Мы думали, что встретились с балогами впервые в шестьдесят восьмом. Нет, были встречи и раньше, но почему-то балоги всегда уходили.