Целое лето - [13]

Как ни странно, эта тактика всегда приносит ему успех.

Сегодня у него была даже крошечная орхидея в петлице.

— Станислав Игоревич… Алексей Евгеньевич… — он поклонился.

— Яков Макарович, — представил я Яшу. — А это Франц Генрихович, и он, я думаю, будет сегодня за главного.

— Очень приятно, — сказал Яша и вопросительно посмотрел на меня. Я чуть подмигнул ему — так, чтобы Франц не видел. Яша сделал вид, что всё понял.

А может, и понял — кто их знает, шаманов этих…

— Для начала, — сказал Стас, — нам с Алексеем нужно снять матрицу. Потом… ну, пусть Яков Макарович осмотрится…

— У нас есть носители с Десантниками? — спросил я.

— Только приматы, — сказал Франц. — Хотели пингвинов задействовать, но второй месяц не могут привезти фреон. А пингвинам нужен фреон. Без него они дохнут.

Приматами мы называли найденные на месте крушения искусственные тела, андроиды; во избежание неожиданностей у них были убраны руки, а для передвижения служили тележки с колёсиками. Пингвины — это уже наше земное творение: компьютеры баложской архитектуры, способные принимать «мыслящих» и работать с ними в симбиозе. Но пингвины оказались очень ненадёжны…

— Хорошо, — сказал Стас. — Пошли просвечиваться…

Даже поверхностная психотомия, то самое пресловутое «снятие психоматрицы» — процесс долгий и утомительный; а хуже всего то, что потом ты чувствуешь себя гадко и стыдно, будто обделался прилюдно… и вроде бы не с чего, а вот поди ж ты. Я, кстати, по этой причине и всяческих экстрасенсов побаиваюсь: а вдруг среди этого легиона (имя им) найдётся кто-то настоящий? Мне вот перед машиной неловко, а перед человеком вообще со стыда сгорю.

Беда в том, что я догадываюсь, откуда этот стыд и страх. Из лакун. Где я ничего не помню, где за меня работал другой. Я когда-то просил Кипчакова заглянуть в одну из лакун, он заглянул и сказал, что там действительно пусто. Но я ему так и не поверил…

Ладно, хватит об этом.

Когда по сумме всех моих реакций выяснилось, что я всё-таки человек, хотя и с заскоками, я пошёл в душ и постоял минут десять под тёплым расслабляющим. Потом оделся и отправился искать Яшу.

Яша камлал. На нём был лёгкий маньяк с развевающимися ленточками из рысьей шкуры; рысьи уши и хвост украшали вышитую майкабчи. Бубен был совсем маленький, с суповую тарелку размером. Яша двигался легко, и было совершенно понятно, что он сидит на коне, с прямой спиной, совершенно расслабленный, и конь несёт его… Помните, в «Андрее Рублёве» есть завораживающий кадр: татарский хан, скачущий верхом? Вот Яша сейчас напомнил мне того татарина…

Он шёл кругами вокруг костяной чаши, где чуть дымились какие-то травы. Ноги его, босые, ступали уверенно и твёрдо — как у фехтовальщика, выходящего в решительную атаку. Бубен издавал странные звуки, напоминающие шипение и пощёлкивание рассерженных гремучих змей.

Лаборанты и научные сотрудники сидели вокруг на стульях — и едва не сваливались с них, увлечённые ритмом и вообще всем происходящим.

Я нашарил пустой стул у двери и тоже сел.

В противоположном углу зала у пульта застыл Сан Саныч, наш «дюзометрист» — спец, замеряющий всё, что может быть замеряно, а также и остальное, что замеряно быть не может. Я не знаю, что там было на приборах, но морда его выражала изумление высокой степени.

Я стал присматриваться к Яше. Полуприкрытые глаза метались; лицо внезапно осунулось и потемнело до такой степени, что казалось покрытым копотью. Вокруг губ засохла пена, ноздри раздувались, вены на висках проступили как чёрные узловатые жгуты. Скоро всё должно было закончиться…

Оно закончилось раньше, чем я думал. Яша издал тонкий вопль, упал на одно колено и воздел бубен высоко над собой. Бубен заскрипел, заскрежетал, как начинающее падать дерево… Яша развёл руки крестом, встал на ноги — тяжело, неуклюже, устало. Развернулся. Увидел меня. Кивнул. Потом сутуло, бочком, пошёл к свободному стулу…

Франц материализовался рядом с ним, подхватил, усадил. Кто-то уже бежал со стаканом в подстаканнике.

— Алкоголя ни капли, — я выставил руку.

— Яков Макарович предупредил, — сказал тот, со стаканом. — Это он сам заваривал.

Я кивнул.

Яша, не выпуская из руки бубен (ладонь продета под рукоятью), двумя руками взял стакан и с трудом поднёс его ко рту. Стуча зубами о край, он сделал несколько маленьких глотков. Замер. Вдох-выдох, вдох-выдох… Потом он уже спокойнее допил отвар и не глядя вернул стакан. Ему тут же подали второй, с какой-то жидкостью, по виду напоминающей горячий гудрон. Это был не «дегтярный» чай, что-то другое. Яша маленькими глотками выцедил этот гудрон, облизнулся, ещё немного посидел неподвижно и закрыв глаза. Потом я увидел, как на его только что восковых щеках начинает проступать неровный, пятнами, румянец.

— Пойдёмте-ка куда-нибудь, — сказал он невнятно. — Туда, — показал пальцем вверх.

— В конференц-зал, — сказал Франц.

Все двинулись к двери. Я подошёл к Яше, взял его за руку.

— Тяжело, брат?

— Не. Не тяготно-ка, а вот смрадно, да, — сказал Яша. — Как на скотомогильнике. И как вы тут?..

— Привыкли, — сказал я. — Принюхались. Ну, пошли?

Он кивнул. Пока шли, я его придерживал — Яшу шатало.