Целинный батальон - [8]
Когда закончилась перевязка, Устюгов остался сидеть на топчане и тупо следил за тем, как фельдшерица переставляет в стеклянном шкафу склянки. Его она больше не замечала. Он резко встал и заполненный до краев досадой пошел к выходу. Устюгов знал, что уже никогда больше не придет сюда.
— А дрова? — остановил его насмешливый голос. Устюгов повернулся. Глаза фельдшерицы улыбались. — Как звать-то тебя? — спросила она, когда вышли на веранду и Устюгов поднял с пола топор.
— Петром, — ответил он, — а вас?
— А мы еще не дожили до тех годов, когда на «вы», — ответила фельдшерица и протянула ему аккуратную крепкую ладошку, — Люба.
Устюгов колол дрова до самой темноты. Люба несколько раз выходила из дома в ватнике подобрать наколотое в поленницу. Груда полен росла. Петр вошел в азарт и радовался тому, что работы много, хватит назавтра. И вздрогнул от неожиданности, когда Люба, подойдя сзади, тронула за плечо.
— Хватит. Пойдем обедать.
— Да ничего, я не устал, — ответил Устюгов, но обернувшись осекся. Люба стояла перед ним в накинутой на плечи кофточке и теребила на груди бусы из крупных красных горошин.
Обедали молча. Устюгова подмывало заговорить, спросить, откуда она родом, как оказалась в этой глуши, как ей здесь живется. Но только он пытался заговорить, как язык деревенел и, боясь ляпнуть что-нибудь не то, Устюгов продолжал молчать. За чаем к нему пришла мысль, что истекают последние минуты и скоро он должен будет встать и попрощаться. Эта мысль принесла в душу смятение, близкое к отчаянью. Люба потянулась за вареньем. Устюгов посмотрел на ее руку, и, задержав дыхание, положил сверху свою. Люба подняла на него глаза. Взгляд был спокойный. Устюгов почувствовал, как стыд зажигает ему скулы, и резко отдернул руку. Он быстро доглотал чай, встал и поблагодарил хозяйку за угощение. Люба тоже поднялась и качнула в ответ головой. Устюгов с деревянной спиной и сдвинутыми бровями вышел из комнаты на кухню, оттуда на веранду и взял с вешалки бушлат и дембельскую фуражку. В окнах стояла чернота. Тоскливо стучал по шиферной крыше дождь и где-то неподалеку скрипел колодезный ворот. Устюгов спустился по ступеням и взялся было за ручку двери.
— Постой, — услышал он сзади себя голос Любы и обернулся. Она стояла на пороге кухни, окутанная светом, и согревала плечи ладонями. Он, боясь смелых мыслей, подошел к ней. — Оставайся, — тихо и не глядя ему в лицо, сказала Люба и ушла обратно в комнату.
Устюгов скинул бушлат с фуражкой на пол, широко шагнул следом.
Перед самым рассветом Устюгов проснулся. Комнату сжимала теплая печная духота, на веранде урчал гулким нутром холодильник. Перед ночью Люба сильно натопила и потому спали с откинутым одеялом. Устюгов лежал и, замерев, впитывал в себя волны дурманящего тепла, шедшие от близкого женского тела. Внезапно за окном возник шум приближавшейся машины — в деревню возле Любиного дома въезжал грузовик. Взвывая мотором и погромыхивая кузовом, он прочертил светом фар космическую темноту, упавшую на землю, и ослепил окна.
Как ни коротка была вспышка света, но Устюгов успел разглядеть Любу. Она лежала на спине, завернув руку под голову, а другую положив вдоль тела. Волосы темным нимбом обхватили голову на подушке. И во всем ее расслабленном теле, в ее позе, в налитой, едва вздымавшейся груди, в выражении Любиного лица, даже в темных Любиных волосах чувствовалось столько неги, столько сладкого покоя и безмятежности, что у Петра заломило глаза и кожа на висках стала горячей. Он вдруг почувствовал, что готов цепным псом защищать тишину этой комнаты, тепло этого дома, урчащий холодильник. Готов броситься на любого, кто посягнет на покой этой женщины. Ему захотелось обнять ее крепко и не пропустить к ней ни горестей, ни обид, ни тревог. Люба шумно вздохнула во сне и, повернувшись к Петру, обняла его и сильно прижала к себе. Ласковое и нежное чувство поднялось из глубин души, бархатисто коснулось сердца и обволокло мозг дремотным туманом.
Разбудил их громкий стук во входную дверь.
— Кто бы это? — со сна испуганно спросила Люба, быстро, даже как-то суетливо, натягивая на себя и Петра одеяло.
— Петька! — Устюгов узнал голос Малехи, — Устюг! Вылазь!
Люба приподнялась на локте и в голосе ее послышалась тревога:
— Что ему нужно? — слово «ему» она произнесла с явной неприязнью.
— Устюг! — вновь закричал Малеха, — слышь, че говорю — зампотех звонит. Веснухина не добудиться, вчера перебрал. Зампотех тебя зовет. Беги к телефону.
Зампотех требовал выездную обратно. Срочно! Устюгов пробовал торговаться, наплел про незаконченный ремонт. На это зампотех сообщил ему, что положение в ротах знает, пусть младший сержант не врет. В заключение добавил про то, что сегодня комбат возвращается из Орла и может завернуть в пятую роту. А это значит, что им немедленно нужно смываться оттуда. Услыхав о комбате, Устюгов больше вопросов не задавал.
Когда он вернулся, Люба накрывала на стол. Завтракали весело. Устюгов разговорился и много рассказывал про свою доармейскую жизнь, про маму и тетушку, про Ленинград. Люба слушала его, не перебивая. Взгляд был ласков.
