Целинный батальон - [21]
— Петька… Петь, ты уезжаешь?
— Ты откуда знаешь?
— Значит, правда. Чекмарев сказал. В столовой подошел и говорит: «Что, звереныш, припух? Уезжает твой заступничек. Попрощайся, говорит, и приготовься». Петенька, возьми меня с собой. Ну, пожалуйста. Я тебе ключи подносить буду, сапоги чистить буду. Все за тебя делать буду. Боюсь я здесь.
Волна удушливой и пьянящей злобы заволокла Устюгову мозг, сковала мысли, сдавило горло.
— Не ной! — резко оборвал он Ильку. — Никуда я не еду. Слушаешь всяких.
Устюгов вошел в казарму и хмуро огляделся. Половина солдат спала на нарах, укрываясь с головой шинелями и прижавшись друг к другу. Несколько человек курили возле буржуйки, ведя ленивый разговор о птичьем помете. Рядом Вячик надраивал голенище сапога длинной полосой, отрезанной от полы шинели. Он посмотрел на Устюгова с выражением жалости и вины. В дальнем углу казармы четверо резались в карты. Среди них был и Белоусов. Устюгов подошел и позвал его. Белоусов повернул рассерженное лицо:
— Ну чего еще? Видишь — занят.
— Поди, нужно очень.
— Щас, — Белоусов доиграл кон, кинул партизанам карты и пододвинулся к Устюгову, — что случилось?
— Санька, завтра следователь приезжает. Наверное, комдив передал мой рапорт в прокуратуру.
— Ну прям! — возразил Белоусов, нетерпеливо оглядываясь на картежников. — Что он, враг себе? Пятно на дивизию!
— Вишь как мы все привыкли — умный тот, кто тишком да молчком. А если это просто честный человек? Что уж, не бывает таких?
Белоусов пожал плечами.
— Может, и так. А может, вранье про следователя.
— Телефонограмму Вячик принимал. И потом… Меня высылают. Одного, без бригады, срочно. Мне обязательно нужно следователя увидеть. Самохин так его окрутит, так задурит, он это умеет. А я все расскажу, как было. И потом еще одно — только я знаю свидетелей. Точнее не я один, но тот, второй, который знает, он не сможет к следователю пойти. Я не очень на него рассчитываю, даже если пообещает. Вот ты бы, если меня ушлют, смог бы пойти к следователю? Видишь — молчишь.
— Что же надо делать? — спросил Белоусов.
— Я не поеду. Скажу, что заболел.
— Спятил? Приказ не выполнишь? Подсудное дело!
— Я все следователю объясню. Он поймет, он не эти. Только вот не справиться мне с ними одному — силой в машину запихнут. Может, поговоришь с мужиками — пусть помогут. Не выдайте.
В этот момент подал голос Малеха. Он уже давно прислушивался к разговору, и его маленькое, покрытое смеющимися морщинами лицо выглядело в эту минуту настороженным и угрюмым.
— Ты совсем, Петька, спятил, — сказал он и высморкался в два пальца на бетонный пол, — чего тебе дались эти Чекмарев с Бариновым? Послал рапорта и хватит. Мстительный, вот что я скажу.
— Ты чего, не понимаешь, что ли? — загорячился Устюгов. — Если следователь не найдет свидетелей да еще послушает Самохина — все пропало. Самохин напишет комдиву, что поторопился, поверил избитому солдату, а потом оказалось, что солдат подрался с гражданскими. А офицеров оклеветал, чтоб свести счеты. Представляешь, что потом с Илькой сделают?
— Да ладно болтать, — Малеха раздраженно махнул рукой, — со своим Илькой уже всех с ума свел. Эка трагедь — помяли пацана малехо. Крепче станет. И ты тоже… Как я, к примеру, за тебя заступаться стану? Драться, что ли, с комбатом? Да что я, умом слабый? Меня в колхозе стольник дожидается. А я стану здесь демонстрации устраивать. Брось ты, Петька. Вспомни, как мы с тобой эти шесть месяцев прожили, сколько водочки выпили, сколько дорог исковеркали. Выкинь дурь, поезжай к своей Любке. Тебя такая баба дожидается. Пробалдеешь с ней до отправки, в вагоне стаканчик за наше здоровье примешь, огурчиком закусишь — вот тебе и благодать! Эх, малой ты еще, жизни не знаешь. Через год ты про все здешнее и вспоминать не будешь. А сейчас можешь всю судьбу перековеркать. Я-то знаю.
Малеха залез обратно с ногами на нары и принялся тасовать колоду. Белоусов показал на него глазами и тихо сказал:
— Видишь — не пойдут мужики. А что я один? — он вздохнул и полез вслед за Малехой.
Устюгов медленно брел по проходу. Сзади вспыхивал смех Белоусова и Малехин голос громко сетовал на жестокость карт — он проиграл и его били картами по ушам. Справа, из-под шинелей, прорывался тонкий храп Новожилова. Слева жаловался на проклятый ревматизм дядя Сережа. Вячик стоял в сверкающих сапогах и светился доброй, застенчивой улыбкой. Партизаны возле буржуйки азартно спорили о том, можно ли удобрять землянику птичьим пометом. Командир второй выездной сержант Вихров поднимал в рывке двухпудовую гирю. И глядело из темного тамбура жалкое, молящее лицо Ильки.
Перед самым ужином в казарму вновь поднялся шофер из пятой роты. Он подошел к сидевшему на нарах Устюгову и сказал:
— Что, паря, готов? Пароход под парами, можно отчаливать.
Устюгов поднял на него глаза и медленно сказал:
— Я не еду, заболел. Давай без меня. Так и скажи зампотеху.
Партизан ушел. А Устюгов зажал ладонью правый глаз и подумал, что было бы здорово, если бы он и впрямь заболел.
Скоро прибежал дневальный по штабу и крикнул Устюгова к зампотеху. Младший сержант встал, застегнул бушлат и, не слыша и не видя никого, пошел к выходу. Ему было страшно.
