Целая вечность и на минуту больше-2 - [29]

Вечером я заехал за Марьям, и мы отправились в ресторан. Мы зашли в фойе, и я помог Ежику снять плащ. Но разглядев ее платье, я снова протянул ей плащ:

— Марьям, какое на тебе странное платье.

— Тебе оно совсем не нравится? — она выглядела расстроенной и смущенной.

— Очень уж оно открытое, причем со всех сторон. Может, ты так и останешься в плаще? — я нахмурился, видя, как она улыбнулась.

— В жизни не одевала такого открытого платья, но очень уж хотелось тебя удивить, — она взяла меня под руку, и мы стали пробираться к нашему столику.

— Ага, меня и еще человек пятьдесят, — я окинул взглядом зал и смерил мужика, который так и остался сидеть с вилкой у открытого рта, провожая глазами Марьям.

Мы сели за столик и я задумчиво посмотрел на огонь свечи. Еще один год прожит, а ничего не сделано, все то же, все так же. Пройдет еще лет десять, и мне точно так же не о чем будет вспоминать, мечтать, не на что будет надеяться. Из года в год перспектива все мрачнее.

— Марьям, порой я так жалею, что когда–то обманул тебя, — я покачал головой. — Я заложил фундамент, на котором ты выстроила свой воздушный замок. Ладно, давай не будем об этом.

— Даже я не виню тебя в том, что ты обманывал меня, и никогда по–настоящему не винила — я ведь понимала, почему ты это сделал. Если бы я знала, что ты женат, то никогда не влюбилась бы в тебя, никогда не подпустила бы к себе. И не пережила бы самого сильного чувства своей жизни. Мне иногда страшно становится: а что было бы со мной, если бы рядом не было бы тебя, — Марьям все это говорила взахлеб будто боялась, что я ее перебью и не дослушаю. — Но ты прав, давай не будем об этом. Сегодня твой день. 33 года — это так здорово.

— Да… Возраст Христа, — и я замолчал.

— Даже не мечтай оставить такой же след в истории человечества, — Марьям показала мне язык, — особенно, так же драматично, как он. И потом, у тебя дочь, которая в тебе нуждается.

— Знаешь, Марьям, я тоже очень долго обманывал себя, что моя девочка может восполнить ту пустоту, которая есть в моей жизни. Все равно это не жизнь. Никогда ребенок не восполнит ту пустоту, которая меня гложет, никогда не займет место любимого человека.

— Арслан, так не пойдет, ты такой грустный сегодня, что выбиваешься из образа ехидного посла, которого боится весь дипкорпус Женевы. Почему у меня нет вина в бокале? Я бы произнесла тост, посвященный восхвалению тебя любимого, — она как кошка прильнула ко мне.

— А может, не надо, вроде как и не за что восхвалять меня, — говоря все это, я налил вино в бокалы.

— Это тебе только так кажется, на самом деле ты умный, красивый, чувственный, добрый, нежный и очень ранимый. И если кто–то скажет, что это не так, то его ждет очень печальная участь, — она подняла свой бокал, — это я только на метле не летаю, а так сущая ведьма.

Тут я не выдержал и, слегка тронув ее бокал своим, засмеялся:

— Всегда приятно общаться с женщиной, сознающей свою истинную сущность.

— Даже если у нее нет для тебя подарка? — Марьям виновато улыбнулась и провела рукой по моему лицу. — Что–то банальное дарить не хотелось, а звезду с неба не получается.

— Лучший мой подарочек — это ты…

— Люблю твой смех, ты такой светлый, ты рожден для того, чтобы смеяться. — Марьям прислушалась к музыке. Звучало танго. — Как тебя мне разгадать, моя загадка вечная?

Я встал, подошел к ней, отодвинул стул и протянул руку. Мой вклад в танго был минимальным, я просто стоял, время от времени поворачиваясь, зато Ежик вложила в этот танец всю душу. Господи, какое счастье, что у меня есть моя Марьям…

ГЛАВА VIII. Октябрь 2016

Утро началось с того, что мне позвонил Мехти, и я понял, что кто–то умер. Только это и могло заставить Мехти набрать мой номер полвосьмого утра. Я не ошибся: голос Мехти возвестил о том, что наша поэзия понесла тяжелую утрату и на девяносто седьмом году жизни этот мир покинул Камал Мурад. Поэт, который покинул нашу страну девяносто пять лет назад, в нежном двухлетнем возрасте, писал на французском и сам себя считал космополитом. Зато мы его считали своим, во всяком случае так полагало наше министерство культуры. И если мы примем активное участие в его похоронах, может, так будем считать не только мы, но и весь оставшийся мир. Во всяком случае именно такая разнарядка пришла из нашего МИДа. Мехти помедлил и добавил, что наш министр культуры должен почтить это печальное мероприятие своим присутствием и что он уже в Женеве.

— А кто встречал министра культуры? — я спросил у Мехти, уже зная ответ.

— Искандер, конечно, — Мехти тяжко вздохнул.

Еще бы он не вздыхал: Мехти и Искандер просто выдирают друг у друга право и честь таскать чемоданы нашим министрам, когда те прилетают в Женеву, соблюдая букву и дух протокола. На этот раз победил Искандер, как я понял. Ничего, скоро приедет министр юстиции, специально распоряжусь, чтобы его встречал Мехти, пусть Искандер побесится. Министр юстиции покруче будет, чем наш интеллигент, который поражал бомонд Парижа розовыми носочками за пару сотен евро.

Услышав про министра культуры, я дал отбой и накрылся одеялом с головой. Я вспомнил свое детство и подумал, что если вот так долго лежать под одеялом, то мама меня пожалеет и я не пойду в школу. Через три минуты я преодолел свое малодушное настроение и выбрался из–под одеяла, еще минут пять я искал брюки от своего любимого черного костюма, в котором обычно встречаю тещу и хожу на похороны.