Целакант - [2]

Пять лет.

Ему больше всего хотелось, чтобы в кои-то веки настал конец света.

Он провёл это утро так же, как и все остальные в эти два месяца с момента прибытия сюда: обходя ловушки и тычась в пойманные ими существа в тщетной надежде, что хоть какое-то осталось неискажённым.

Облака успели закрыть восходящее солнце, прежде чем мотоцикл достаточно зарядился, поэтому он оставил его в лагере и побрёл на своих двоих. Было уже около полудня, когда он добрался до зайца и обнаружил, что его уже кто-то успел сожрать. Ловушка была распахнута и дочиста опустошена каким-то хищником, который даже не удосужился оставить пятнышко крови на анализ.

В 18-й всё ещё извивался подвязочный уж: особь мужского пола, судя по характерному коричневому-на-коричневом окрасу, позволявшему им сливаться с грязью. Он корчился в руках Брукса, обвиваясь вокруг его предплечья, будто чешуйчатое щупальце; из желёз текла вонючая жидкость, оставлявшая следы на коже. Брукс отобрал несколько микролитров крови без особой надежды на успех и перенёс их в сканер, висевший у него на поясе. Ферменты и энтальпия творили свои чудеса, пока он прихлёбывал из своей фляжки.

Далеко в пустыне монастырский вихрь раздулся втрое против своей предрассветной величины, подзуживаемый полуденным жаром. На расстоянии он казался коричневой ниточкой, безобидным дымчатым разводом, но стоило подойти к этой воронке поближе, и ты рисковал быть разорванным на ошмётки. Всего годом раньше прислужники какой-то мстительной угандийской теократии взломали систему управления трансатлантическим лайнером, следовавшим из Дартмута, и направили его в такую ветряную мельницу в пригороде Йоханнесбурга. Из воронки удалось извлечь не так много, да и то по большей части зубы и заклёпки.

Сканер испустил жалобный писк бессилия: слишком много генетических примесей для проведения анализа. Брукс вздохнул. Он даже не удивился. Маленький прибор мог обнаружить любого кишечного паразита в крупинке подсохшего дерьма или идентифицировать любых подселенцев в тончайшем срезе чистой ткани. Но чистая ткань в эти дни стала величайшей редкостью. Всегда находилось что-то постороннее. Вирусная ДНК, например, специально разработанная в благих целях, но слишком неразборчивая в их выборе. Специальные генетические маркеры, предназначавшиеся для того, чтобы сделать животное светящимся в темноте при соприкосновении с токсином, интерес к которому Агентство по охране окружающей среды утратило лет двадцать назад. Даже ДНК-компьютеры, разрабатывавшиеся под конкретную задачу и впоследствии бездумно запакованные в дикие геномы, где они и остались, подобно грязным отпечаткам подошв на тщательно навоскованном полу. Это не учитывая, что примерно половину всех технических данных на планете в эти дни хранили в генетическом виде, и что-то из этого богатства то и дело терялось. Даже секвенирование[3] лёгочной трематоды[4] могло оправдать затраченные средства, если последовательность её нуклеотидных пар кодировала какой-нибудь хитрый белок или технические спецификации денверской канализационной системы.

Ну ладно, пусть так. Он был уже старик, отщепенец, пришедший из тех дней, когда люди могли сказать, на что они смотрят, просто посмотрев на эту вещь. Проверив форму щитовидных пластинок под змеиной пастью. Сосчитав число плавников или крючков у ленточного червя. Во всяком случае, если вы что-то делали не так, то это была только ваша вина, а не какой-то там безмозглой машины, которая сама не в состоянии отличить цитохромоксидазу от сонета Шекспира. И если так получилось, что существа, которых вы пытаетесь идентифицировать, обитают внутри других существ — ну так что ж, придётся вскрыть хозяина, чтобы до них добраться.

Брукс это тоже умел делать, но нельзя сказать, чтобы ему такое занятие особенно нравилось.

— Тсс… тихо… тебе не будет больно, я обещаю… — прошептал он, обращаясь к очередной жертве, и отправил её на казнь. Он часто себя ловил на этом прежде — на том, что лепечет слова бессмысленной сладкой лжи жертвам, которые, скорее всего, даже не могут понять, о чём он говорит. Он себе говорил, что пора взрослеть. Только крайне мягкосердечный и тупоголовый человек мог позволить себе жалость и раскаяние, убивая столько животных. За все миллиарды лет существования жизни в её бесконечных итерациях на этой планете разве родился хищник, пытавшийся облегчить участь добычи? Разве естественная смерть могла наступить столь быстро и безболезненно, как смерть от рук Дэна Брукса во имя высшего блага? Жизнь может существовать только за счёт другой жизни. Биология — это и есть попытка понять принципы жизни. И он стал создателем, автором основных положений и единственным активно работающим участником нового направления в биологии, а именно — попытки помочь всем популяциям, пробоотбор из которых он осуществлял. Смерти эти были так близки к альтруистическим поступкам, как только это мыслимо во вселенной Дарвина.

И теперь, сказала ему маленькая подпрограмма, всегда активировавшаяся в таких ситуациях, дерьмо подступает тебе к горлу. Ты борешься в действительности не за то, чтобы написать ещё несколько статей, пока источники финансирования твоих грантов окончательно не пересохли. Даже если ты зафиксируешь каждое изменение в геноме каждого вида за последнюю сотню лет, даже если ты закартируешь их с точностью до молекулы, ты всё равно ничего не добьёшься. Потому что твой единственный враг — реальность. А в реальности всем похуй.