Царство женщин - [68]

И эта школа была единственной. Существовала еще Артиллерийская школа, и в ней первоначально было до 700 человек, но мало-помалу вследствие недостатка порядка и надзора, они все разбрелись кто куда.[223]

Великая задача народного образования, не затронутая предшественником Анны, и в ее царствовании осталась без практического решения.

V

По принципу, выставленному Петром, все дети «благородных» должны были учиться, но где и как? Дома могли иметь учителем только какого-нибудь деревенского дьячка, запиравшего своих учеников в тесную комнату, и уходившего затем по своим делам.[224]

Там учился класс привилегированный; для обучения народа не было сделано ровно ничего. От 1732 до 1735 года было открыто несколько начальных училищ в Астрахани и Казанской губернии, но только для крещеных татарских детей, с целью распространения православия.

В Петербурге, кроме упомянутых уже учебных заведений, существовала Академия Наук, как учреждение научное и образовательное. До 1733 г. в ней было всего 20 учеников, набранных из духовных училищ. «Оных половина взята с профессорами в Камчатскую экспедицию, из коих один удался, Крашенинников, а прочие от худого присмотра все испортились. Оставшаяся в С.-Петербурге половина, быв некоторое время без призрения и учения, распределена в подьячие и к ремесленным делам. Между тем с 1733 по 1788 г. никаких лекций в Академии не преподано российскому юношеству».

В 1735 г. вытребованы были вновь 12 человек в Академию из Московской Спасской школы, между которыми был и Ломоносов. Будущий творец русского языка с одним товарищем, которого тоже ждало блестящее поприще, Виноградовым, были отправлены за границу, за «море», по тогдашнему выражению. Прочие десять человек, оставлены без призору.[225]

В царствование Анны ряды ученого персонала, собранного Петром I, редеют. В то время, когда президентом Академии был лейб-медик Блюментрост, секретарь Академии Шумахер, тоже немец, малообразованный, но умевший заискивать расположение сильных, делал столько неприятностей ученым, которым часто вместо жалованья платил «грубостью», что после 1718 г. большинство: Герман, оба Бернулли и Бильфингер решились уехать из России.[226]

Из числа оставшихся наиболее серьезные, как Делиль и Байер, не ходили на заседания, куда показывались одни педанты, как Юнкер и Вейтбрехт, которые только и делали, что спорили и даже дрались.[227] И все это были иностранцы. Россия еще не могла доставлять академиков. Блюментроста сменили на президентском кресле Кейзерлинг, Корф, Бреверн.

В числе состоявших при Академии, мы находим для юстиции Гольдбаха; для астрономии – Делиля, Вингейма и Гензиуса; для анатомии – Дювернуа; для ботаники – Аммона, для высшей математики – Эйлера, для истории – Гросса и Байера – «профессора антиквитетов» (древностей). Делиль, кроме того, занимался картографией. Байер начал писать историю Алексея Михайловича, не зная ни слова по-русски. Но это не помешало ему сделаться главой школы, доказывавшей происхождение варягов, и не иметь соперников до появления Миллера, тоже немца – вестфальца, 20 лет от роду назначенного адъюнктом исторического и географического классов при Академии. Первым научным трудом Миллера был большой «Сборник статей, относящихся к русской истории, куда он вставил и рукопись „Повести временных лет черноризца Феодосьева монастыря Печерского“.[228] Миллер в 1732 не мог подозревать, что его Abt Theodosius есть тот же Нестор, так как Татищев привез в Петербург свою историю только в 1739 г. Вместе с тем Миллер увлекался этимологическими фантазиями, вследствие чего, например, по его мнению варяг значит морской человек от Varech, означающего все, что выбрасывается морем. Он выводил отсюда заключение, что основатели Русского государства были мореплаватели. Шумахер невзлюбил Миллера и отправил его в Камчатскую экспедицию. Благодаря этому, Миллер сделался настоящим ученым. Он привез из своего путешествия 20 томов заметок, в которых не все можно принимать безусловно на веру, но которые, тем не менее, представляют собой сокровища. Между прочим, Миллер основал в Петербурге «С.-Петербургские Ведомости», где, начиная с 1728 г., следуя примеру английских газет, касался в общедоступной форме всевозможных вопросов.

Только около середины царствования Анны среди профессоров Академии появляется один русский – Ададуров. Состоя адъюнктом по кафедре физика, он переводил сочинения своих сослуживцев-немцев и читал свои переводы в «конференции», учрежденной при Академии под названием «Российского собрания», для обработки русского научного языка и слога. Задача нелегкая! Петр I желал, чтобы этот язык возможно ближе подходил к живой разговорной речи, уже сильно отличавшейся от языка церковно-славянского. Но научные переводы исходили, главным образом, из духовных школ, считавших живую народную речь «подлой». А тут еще являются малороссы со своим языком, и разбираться в этом хаосе, приходилось немецким ученым и русскому переводчику-физику!

К счастью Ададурова, у него был приятель и сотрудник, тоже русский, только что возвратившийся из Парижа и Сорбонны, где слушал лекции Ролена. Его звали Василий Кириллович Тредиаковский. Я говорил в своих очерках русской литературы об этом грамматике-поэте, писавшем плохие стихи, но доставившем Пушкину возможность писать хорошие. Анна и Академия, правда, отнеслись к Тредиаковскому несправедливо: его заставляли писать оды на торжественные случаи, и часто за труды ему наградой бывали побои.