Царство женщин. Сердце Аризеля - [34]

Но я не столкнулся ни с теми, ни с другими. Много часов посвятив подготовке, я оказался совсем не готов.

Овеянные ласковым солнечным светом, в тонких просвечивающихся одеждах, они по щиколотку стояли в песке, тёмную от загара кожу покрывали прозрачные, сверкающие как алмазы, капли. Странные на вид создания просто резвились, брызгая друг на друга морской водой. Их звонкий счастливый смех больно ударил по ушам, заставив замереть на месте как оглоушенного…

― Почему ты не улыбаешься, Гребешок? ― часто грустно спрашивала Соль, стоя у меня за спиной, думая, что я не слышу, к тому времени я уже научился понимать язык женщин.

Они не испугались, увидев меня впервые, совсем не насторожились, почти ничего не расспрашивали и приняли с распростёртыми объятиями, словно моё место всегда было среди них, только я раньше об этом не знал. Меня нарекли Гребешком. В конце концов, глухонемой совсем неважно, как именно её называли. Но мне, с рождения не имеющему собственного имени, впервые захотелось откликнуться на чей-то зов, даже если это означало разоблачение. И только желание и дальше оставаться среди женщин останавливало мои внезапные порывы.

― Улыбнись, Гребешок, ― шептала Соль, изображавшая ленивую панду.

Она нарисовала круги вокруг глаз сажей из-под сгоревшего костра, на чьих горячих углях ещё недавно жарилась рыба, и не слишком успешно жевала сырой бамбук. Дети разразились заливистым смехом, улыбнулись и старые. Увидев, что мои губы даже не дрогнули, Соль приблизилась, нежно провела кончиками пальцев по моей щеке, с грустью заглянув в глаза.

Дни женщины проживали в труде. Дети стремились помогать старшим, чтобы в будущем занять их место. Никто не находил работу скучной или рутинной. Они умели удивляться обыденным вещам и любили любоваться морем, в котором утопало вечерней солнце. Прозвали солнце Белой Рыбой и верили, что, когда на земле царила ночь ― под водой разливался день.

В определённые дни, ослеплённый счастьем бытия, я напрочь забывал, кем являлся в самом деле, пока не наступало время отправлять очередной отчёт. И, занося перо над бумагой, всегда отчаянно жаждал солгать. Сотворить в своём воображении жалких и жутких существ, питающихся падалью, живущих на грани выживания. Но безотчётный страх сковывал рассудок, и рука послушно выводила косые строчки одной лишь правды. Арчи не могли лгать своим хозяевам, их к этому приручали с малых ногтей, жёстко наказывая за самую крошечную ложь.

Я был откровенен с теми, кого ненавидел всеми фибрами души и грязно лгал тем, к кому успел привязаться. До самого последнего мига я не хотел верить, что этот сон закончится. В конце концов, я обманывал сам себя.

― Гребешок, Гребешок, Гребешок... ― напевала Соль, прохаживаясь с корзиной полной сырого белья, которое она развешивала на растянутой поперёк двора верёвке. ― Кто стащил твою улыбку, Гребешок?

Я не из слабых духом и никогда не просыпался в поту от пережитых кошмаров, пока не осознал, что моя жизнь и вправду была ужасна, и всё, что со мной творили, совершенно неправильно и жестоко. Только здесь я это понял и начал пытаться убежать от своих воспоминаний.

Дети построили на берегу миниатюрную версию Ракушки из обточенных волнами гладких камней. Они очень гордились, завершив проект, на который ушло не меньше месяца. И вслух мечтали создать настоящие дома взамен старым и покосившимся. А их матери говорили, как гордятся своими дочерями и всегда будут рядом, чтобы поддержать и оказать посильную помощь.

Камни глухо стукались друг о друга, пока я толкал, сваливая всё в кучу, разрушая чужую мечту. Волны прибоя заменяли здесь тишину, но я не слышал даже их, толком не отдавая себе отчёта в том, что творил. Когда от маленьких построек ничего не осталось, остановился, тяжело дыша, стирая пот со лба. Упал коленями в песок, только теперь осознав мерзость собственного поступка. Секунда-другая ступора, и я уже пытался собрать всё заново, отчаянно вспоминая где и какому камешку было место. Но тщетно, бесполезно... глупо.

― Гребешок, ― позвала Соль, я не обернулся, удивившись, что не заметил её раньше. ― Гребешок.

Она опустилась рядом, хватая мои руки, покрытые синяками, оставленными после столкновения с тяжёлыми камнями. Схватила и не отпускала, пока я плакал у неё на груди. Лучше бы я никогда не изведал этого мира и был бы гораздо счастливее, собственная жизнь не казалась бы мне таким дерьмом.

Перестав отправлять отчёты, я хотел во всём признаться, но губы слипались в тщетных попытках. И я просто молча и хмуро глядел в лицо Соль, что никогда не переставала мне улыбаться и никому так и не рассказала, кто именно сломал миниатюрную Ракушку.

И даже когда Соль забирали, я не нашёл в себе сил прокричать её имя...»

― Что ты там строчишь? ― спросила Димбо, поворачивая ко мне свою любопытную физиономию.

― Дневник. Можешь посмотреть, если хочешь. Но это мой язык, поэтому ты всё равно не поймёшь ни слова.

― Куда уж мне, ― скептически отозвалась объездчица, пока мы ждали возвращения Васхи и Новжи, устроившись за столиком «Развесёлой путницы».

Малка, присутствовавшая тут же, упорно меня игнорировала. Не нужно было родиться чутким человеком, чтобы ощутить её враждебность. Но я не мог её в этом винить.