Царство юбок. Трагедия королевы - [11]

Не успела она пройти и пяти шагов, как услышала за собой шелест шелка по мраморному полу и резко произнесенное свое имя. Чья-то рука крепко схватила ее за руку и отвела ее от лица, в то время как взволнованный голос быстро произносил слова, смысл которых Лидия не сразу могла уловить.

— Вы не уйдете так, как мадемуазель Домон, — первое, что могла понять Лидия. — Вы не имеете права; несправедливо, нехорошо будет с вашей стороны уйти, не выслушав меня.

— Мне нечего слушать, — холодно прервала Лидия, сознавая наконец, что с нею говорит Ирэна де Сэн-Роман. — Прошу вас, пустите меня.

— Нет, вы выслушаете меня, вы должны выслушать, — возразила та, не выпуская ее руки. — Это будет нехорошо с вашей стороны: я не желаю быть пойманной, как какая-нибудь кухонная девчонка, которую застигли целующейся в темном углу за дверями. Взгляните на леди Эглинтон, какая у нее злая, презрительная усмешка! Я не хочу больше переносить все это, не хочу, не хочу! Гастон! Гастон! — воскликнула она, обращаясь к Стэнвилю, молча и угрюмо наблюдавшему, как его жена все больше и больше выходила из себя. — Если в тебе осталась хоть капля мужества, то скажи этой хитрой интриганке и этой презирающей меня женщине, что если бы даже я целый вечер провела с тобой, запершись в будуаре, то никто не посмел бы слова сказать, потому что я имею право оставаться наедине со своим мужем.

— Ваш муж? — вырвалось у леди Эглинтон, но ни один мускул не дрогнул в лице Лидии.

Торжествующее признание Ирэны не произвело на нее никакого впечатления. Не все ли равно, в какую форму Гастон облек свою ложь? Что бы ни сказала Ирэна или ее муж, это уже ничего не могло прибавить к его низости и подлости.

— Да, миледи, мой муж, — со смехом продолжала Ирэна, выпуская руку Лидии. — Мое имя — графиня де Стэнвиль, и с этой минуты я буду называться так уже открыто. Теперь можете отправляться к гостям, мадемуазель Домон; моя репутация вне всяких подозрений, так же, как была и ваша, пока вы не провели с моим мужем таинственных полчаса в нише за спущенной портьерой, — и она повернулась к Стэнвилю.

Он проклинал судьбу, сыгравшую с ним злую шутку, проклинал всех этих трех женщин, бывших одновременно виновницами и свидетельницами его злоключений.

— Твою руку, Гастон! — повелительно произнесла его жена, — А вы, Бенедикт, велите подать карету вашего господина и мою коляску. Прощайте, мадемуазель Домон; можете проклинать меня за то, что сегодня я разбила вашу счастливую иллюзию, но зато завтра, я уверена, вы будете благословлять меня. Гастон обманул вас так же, как обманул когда-то и меня, но он — мой муж, и я его никому не уступлю. Ради него и его честолюбивых замыслов я скрывала наш брак, чтобы дать ему возможность занять высокое положение, которое я сама не в силах была создать для него; но, увидев ваш презрительный взгляд, я наконец возмутилась. Надеюсь, гордость не позволит вам мстить Гастону за ваше разочарование, а если вы будете способны на это — все равно я найду средство утешить его.

Она сделала хозяйке дома глубокий реверанс, в ее глазах вспыхнул огонек насмешливого торжества.

Как это ни странно, но именно это выражение глаз Ирэны больно укололо Лидию, может быть, более чем вся предыдущая сцена, так грубо и внезапно разрушившая ее счастье. Лидия сразу пришла в себя. До этой минуты она видела пред собой только смущенное лицо Гастона, теперь же ясно представляла себе все светское общество, которое будет осмеивать ее так же, как издевалась над нею Ирэна. Полчаса тому назад, в порыве нежданного счастья, она выставляла напоказ свою гордость и свою любовь пред ненавидевшими ее завистниками; через какой-нибудь час весть об унизительной сцене в галерее будет на устах у всех в Париже и Версале. Лидии казалось, что она уже слышит, как Помпадур с прикрасами передает королю мельчайшие подробности и как Людовик заливается довольным смехом; она чувствовала злорадство своих поклонников и направленные на нее саркастические или соболезнующие взгляды толпы.

Теперь Лидия ясно сознала, что стоявшая пред нею прекрасная женщина — в самом деле жена Гастона де Стэнвиль. Она даже заметила смешное выражение лица совершенно растерявшейся от изумления леди Эглинтон и «маленького англичанина», который казался таким же виноватым и смущенным, как и сам Гастон.

Лидия подошла к нему и положила свою холодную руку на рукав его камзола.

— Графиня де Стэнвиль, — сказала она, вполне овладев собой, — простите, но я должна задержать вас на несколько минут: я хочу дать вам объяснение, на которое вы сами меня вызвали. Я действительно была несколько удивлена внезапной новостью, за что и прошу извинения, но относительно причины моей неловкости (если только была какая-нибудь неловкость) вы совершенно заблуждаетесь. Должна вам сказать, что ни романы, ни женитьба графа де Стэнвиля меня совершенно не касаются. Он просил меня похлопотать о назначении его министром финансов, но это назначение зависит всецело от моего отца, который и отдаст его наиболее достойному. Мне было бы неприятно сознавать, что вы покидаете меня с мыслью, будто сообщение о вашем браке с человеком, отец которого был другом герцога, могло доставить мне неудовольствие. Позвольте поздравить вас с удачным выбором и от души пожелать вам счастья, тем более, что я сама получила сегодня очень лестное предложение: маркиз лорд Эглинтон только что просил моей руки.