Царство льда - [125]
Разлагающаяся плоть невыносимо воняла, и Эмблер старался удалить как можно больше омертвевших тканей. Пальцы Эрихсена превратились в неузнаваемые черные обрубки. Он также жаловался, что ему сводит челюсть и что правая сторона его тела, как записал Эмблер, «его не слушается». Доктор гадал, сможет ли Эрихсен пройти еще хоть сколько-нибудь. «Одному Богу известно, сколько это будет продолжаться. Рано или поздно он сломается, – написал Эмблер. – Если мы сумеем вскоре отыскать поселение, я надеюсь спасти ему ноги, но в ином случае его ноги, его жизнь и судьбу всего отряда придется принести в жертву». В этом Эмблер нисколько не сомневался: хотя Эрихсен молил их бросить его, моряки твердо стояли на своем. «Мы никого не бросим», – писал Эмблер.
На следующий день в лагерь залетела чайка, которую, очевидно, привлек сделанный из одеяла черный флаг. Алексей пристрелил незадачливую птицу, и из нее сварили жидкий суп. Насадив на крючки птичьи потроха, моряки отправились на подледную рыбалку, но ничего не поймали. Найндеман отправился на охоту, надеясь выследить «хоть какую-нибудь добычу», но и его постигло разочарование.
Доктор Эмблер тем временем весь день занимался самым отвратительным занятием, которое нашло отражение в его медицинском журнале. «Ампутировал четыре пальца с правой ноги Эрихсена и один палец с левой ноги, отняв их возле предплюсне-плюсневого сустава», – записал он. Для Эрихсена ампутация прошла на удивление легко, поскольку он уже давно не чувствовал ног. Когда позже боль все же дала о себе знать, Эмблер накачал своего пациента опиатами и попытался вселить в него надежду. Однако доктор понимал, что надежды мало. Остальные моряки не верили, что сильного, крепкого датчанина так подкосила болезнь. Коллинз горевал, что операция «сделала этого здорового, крупного парня калекой, поставив точку в его карьере моряка». Делонг полагал, что лично ответственен за невзгоды Эрихсена. «У меня сердце кровью обливается, – писал он, – когда я вижу, как отрезают плоть и кости человека, которого я надеялся целым и невредимым вернуть к его друзьям. Да сжалится над нами Бог».
«Если бы Алексей вернулся с пустыми руками, нам пришлось бы съесть беднягу Лодыря».
Каждую ночь моряки поддерживали сигнальный костер возле хижины. Черный флаг развевался на ветру. Но за ними никто не приходил. Следы, кому бы они ни принадлежали, вскоре скрылись под снегом. Делонг не мог отделаться от чувства, что за ним следят, но шпионы не спешили себя обнаруживать. Его предположение, что другие выжившие с «Жаннетты» прочесывают дельту в их поисках, потеряло всякий смысл. «Не могу понять, – писал он, – если остальные спаслись, почему они нас не ищут?»
Последние несколько дней за отрядом Делонга действительно следили – это не было игрой его воображения. Неделей ранее двое охотников-якутов из деревни Зимовьелях наткнулись на следы отряда, оставшиеся на снегу. Несколько дней охотники шли по этим следам и добрались до двух хижин, где останавливались американцы. Там они обнаружили свежие угли и старый винчестер, который оставил Делонг. Забрав винтовку, охотники еще несколько дней шли по следу моряков.
Но затем остановились. Издалека изучив незнакомцев, якуты начали подозревать, что это «контрабандисты», как они выразились впоследствии: преступники и воры. Якуты испугались, что стоит им обнаружить себя, как эти грязные, волосатые иностранцы сразу же их убьют. Они тихо вернулись в свою деревню, которая находилась почти в сотне миль к юго-востоку на берегу одного из рукавов Лены.
Даже живя в хижине, Делонг не переставал строить планы на дальнейший путь. Изучив ландшафт, он пришел к выводу, что добраться до селения Сагастыр – если оно вообще существовало – можно, только переправившись на другой берег реки, возле которой стояла их хижина. Но сказать было гораздо проще, чем сделать: здесь река достигала пятисот ярдов в ширину. Нужно было либо смастерить крепкий плот, либо дождаться, пока лед станет крепче, чтобы пересечь реку пешком.
Пока что лед был слишком тонок, и моряки не могли идти вперед. Делонг писал: «Неприятно чувствовать, что ты оказался в ловушке».
Другой проблемой оставался Эрихсен. Сумеет ли он пройти еще хоть немного? Сможет ли Найндеман смастерить сани-носилки, чтобы перевезти его по льду через реку и понести дальше по тундре? В ходе второй процедуры Эмблер отрезал датчанину еще несколько пальцев и теперь полагал, что придется ампутировать обе ступни. Заметив, что его пациент страдает от тризма челюсти, доктор предположил, что вскоре у Эрихсена разовьется лихорадка, которая «сведет его в могилу». Эрихсен часто бредил и по ночам бессвязно бормотал на датском, мешая спать остальным морякам. «Он слаб, постоянно бредит, – писал Делонг, – и без конца говорит, стоит ему только закрыть глаза… создавая ужасный аккомпанемент жалким условиям нашего существования». Эмблер сказал Делонгу, что, «если Эрихсен очень скоро не получит должный уход и лечение, которые возможны лишь при длительной остановке в деревне, его жизнь находится в опасности».
Делонг оказался перед ужасным выбором. Ему казалось, что жизнь Эрихсена и жизни остальных моряков теперь лежали на разных чашах весов. «Если мы пойдем дальше, – писал Делонг, – вероятно, он долго не протянет; если же я решу остаться здесь, Эрихсен проживет немного дольше, но мы рискуем умереть с голоду. Настал переломный момент». В конце концов Делонг доверился инстинктам, которые твердили ему никого не бросать. Как бы ни было трудно, капитан решил нести Эрихсена дальше.
