Царствие благодати - [5]

Пришелец говорил ленивым тоном. И одет как на отдыхе: в светлый шерстяной пуловер и широкие брюки, на ногах — топ-сайдеры.

— Рабочая обстановка, — глухо повторил Бонд, глядя на нож для бумаг, стоящий перед ним в стакане с письменными принадлежностями. Он оценивал расстояние между ножом и своей правой рукой. Сколько десятых секунды потребуется монтировке, чтобы преодолеть расстояние от порога до его головы? Хватит ли времени схватить нож для бумаг, стальной и острый как штык, и парировать выпад? Ударить вслепую и надеяться на удачу? Или не стоит?

Храбрым он никогда не был. Никогда не воображал, как нападает на другого человека, и тем более не представлял, как обезоружить или даже убить нападающего на него. А теперь он понимал, нападение — его единственный шанс. У него нет выбора, и это больше не вопрос храбрости. С мелвилловым белым китом, с карьерой писателя, с женой и детьми следовало бы продемонстрировать силу и твердость, но существовали и другие варианты. Другие пути. Не самые правильные, он знал. Пути для тех, кто сдается, кто боится идти на риск, кто не умеет бороться. Со всем этим он мог смириться. А сейчас ничего другого нет. Альтернатива проста: действуй или умри.

И все же он действовал недостаточно быстро. Долю секунды он колебался. Он думал о той эйфории, в которой жил весь последний месяц, о нетерпении, с каким предвкушал публикацию своего открытия, пресс-конференции, книгу, которую напишет и которую издадут по-английски и по-норвежски, приглашения читать лекции и вести семинары. Ничего этого не будет. Он уже прикидывал, не позвонить ли кое-кому, чтобы рассказать обо всем до того, как сделает публичное заявление. У него имелся телефон Билла. В записной книжке, около стакана с письменными принадлежностями.

Рука рванулась к ножу для бумаг. Он не сомневался в молниеносности своего движения. И все равно опоздал. В тот же миг гость взмахнул монтировкой. Спокойно и собранно, как баскетболист, которого показывают по телевизору в режиме замедленной съемки. Однако он не ударил. Он целился не в голову. Монтировка опрокинула канцелярский стакан, когда пальцы Бонда были уже в двух сантиметрах от ножа. Содержимое стакана врезалось в книжную полку справа — точно в то место, где несколько месяцев назад он не без посторонней помощи обнаружил свою находку, — и посыпалось на пол. На месте книги со странным кожаным корешком до сих пор зиял провал.

— К чему такая спешка? — сказал гость, не выпуская из рук монтировки. — У нас полно времени.

Глава третья

Тронхейм, сентябрь 2010 года

Старый деревянный дом в Тронхейме на Киркегата — подходящее место, чтобы пустить корни, решил Ваттен и остался в нем жить, несмотря на все уговоры переехать. Друзья и родственники с завидной регулярностью советовали ему оставить дом — чтобы освободиться от груза прошлого, как они говорили. Многими комнатами он больше не пользовался. Из прихожей он проходил прямо в кухню, а оттуда — в спальню и ванную на первом этаже. В остальных комнатах этажа он хранил книги и газеты. На второй этаж он не поднимался уже несколько месяцев — или даже год? Как этот этаж выглядит, Ваттен представлял смутно. Когда они въезжали, архитектор, его школьный приятель из Хортена, помог ему сделать эскизы всего второго этажа. Он помнил почти дословно, как они обсуждали планировку, расположение окон и освещение. Так же ясно он мог восстановить в памяти рабочие чертежи и пустячные споры — из-за плинтуса или дверных проемов. Он не забыл даже цвет краски, заляпавшей старые спортивные штаны, которые носил еще студентом, — он посадил эти пятна, самостоятельно наводя последний лоск, когда закончились выделенные на ремонт деньги. Но это все, что он помнил. Окончательный интерьер комнат, фотографии на стенах, раздавленные кирпичики «Лего» на полу, чудесный вид на собор, на который уже почти не обращали внимания, телескоп у чердачного окошка, ежегодные рождественские елки, грязные подгузники, следы рвоты, знаки любви и пререкания — то есть всю жизнь, которую они прожили там, наверху, все воспоминания поглотила тьма.

Этим утром он сидел на кухне, обоими локтями упираясь в стол, грел застывшие руки о чашку кофе и смотрел, как на подоконнике умирает муха. Где-то после третьей кружки она сдалась, крылышки больше не трепетали. Он налил себе еще кофе, сел и уставился на мертвое насекомое. Допив кофе, он осторожно взял муху и выбросил ее в мусорное ведро. Часы показывали без пяти девять. Время выходить.

«Выходить» означало, как всегда, отправляться в Библиотеку Гуннеруса. В других местах он не бывал. А если его не оказывалось ни дома, ни на работе, значит, он ехал на велосипеде из библиотеки домой или наоборот — всегда по одним и тем же улицам, разве что надо было заглянуть за покупками в «Буннприс»[6] у моста Бакке Бру. Но если бы кто-нибудь, например коллега, упрекнул его в замкнутом образе жизни, Ваттен возмутился бы и рассказал о своих воскресных прогулках, которые совершает. Иногда через Маринен и дальше, вдоль Нидэльвы, через Смоберган к крепости и даже совсем наверх, к Кухауген, как они гуляли раньше — сколько же лет назад, три, четыре или уже пять? — словом, когда еще были все вместе. Он имел право возмутиться. Он действительно совершал эти прогулки.