Царствие благодати - [3]
Он вышел на бергенские улицы еще до первых петухов. Иней белым налетом лежал на дерновых крышах, а лужи, оставшиеся после вчерашнего дождя, покрыла тонкая ледяная корка. Он поплотнее укутался в плащ и двинулся вперед, следуя полученным накануне от хозяйки приметам. Они оказались точны.
Когда он пришел на место и открыл дверь в темный зал, где цирюльник обслуживал клиентов, знаменитый мастер уже точил свои ножи. Было рано. Еще никто не приходил, чтобы побриться, пропустить стаканчик пива и поболтать, как это обычно бывает в подобных заведениях. Монах переступил порог, но капюшон с головы не снял.
— Сдается мне, ты ошибся дверью, — сказал цирюльник. — Здесь ничего не делается бесплатно, да и кладовка у меня пуста, как это ни прискорбно.
Монах не пошевелился и продолжил рассматривать собеседника, пряча лицо в тени капюшона. Цирюльник так его и не узнал. Пожалуй, ничего удивительного. Много воды утекло с тех пор, как они виделись в последний раз: теперь он уже не тот мальчишка, которым был когда-то.
— Я пришел не за едой и не за твоей работой, — сказал монах.
Цирюльник отложил нож, который точил, на стоявший перед ним столик. Там уже находился целый набор ножей — у каждого свое назначение. И каждым из них мастер владел в совершенстве. Это сейчас он только ровняет бороды и вскрывает нарывы. Разве что иногда позовут на пристань отрезать сгнившую ногу какому-нибудь моряку. Время великих деяний прошло. Прежде чем уползти в этот одинокий город на краю света, там, на юге, в Падуе, он был личным ассистентом самого мессера Алессандро. Многие из удивительных открытий мессера Алессандро о строении человеческого тела сделаны его руками. Много ночей провели они вместе, тайком склоняясь над смердящими останками преступников: цирюльник с ножом, а мессер — с пером и пергаментом. Сам монах был тогда маленьким мальчиком, ему разрешали лежать под прозекторским столом, слушать и нюхать, пока он не засыпал и цирюльник на руках не относил его в кровать. Вид ножей разбудил в нем детские воспоминания. Запах дерева и только что наточенных ножей, почти неслышный в вони гниющих людских тел.
— Если не еда, то ведь что-то же тебе от меня нужно, — заметил цирюльник.
— Верно, — отозвался монах. И сделал выпад. Кулак достиг цели, цирюльник упал на пол. Монах скинул капюшон, и свет зарождающегося дня, льющийся через отдушину в стене, осветил его лицо. Цирюльник оторопел.
— Господи помилуй, — наконец проговорил он. — Это ты.
— Боюсь, такому закоренелому безбожнику, как ты, слишком поздно взывать к милосердию Господню, — сказал монах.
— Ты вернулся назад из преисподней. Зачем ты пришел? — Цирюльник не столько спрашивал, сколько умолял.
— За твоими ножами. Во всем крещеном мире не сыскать ножей лучше.
Глава вторая
Ричмонд, август 2010 года
Иногда нашу жизнь сравнивают с поездом. В начале пути паровоз, пыхтя, затаскивает вагоны на горку. А потом состав катится вниз. Во всяком случае, по такому маршруту проехал жизненный поезд Эфраима Бонда. На самом деле он уже давно ждал конца, и в последнее время поезд поехал чуть быстрее, со скрежетом торопясь к пункту высадки пассажиров.
Как долго он состоит при музее? Точно больше двадцати лет, ведь он поступил сюда, когда еще состоял в браке, и может вспомнить, какими тогда были дети. Начинал он как талантливый студент-филолог, но увяз в докторской, посвященной творчеству Германа Мелвилла, которую так и не защитил — черт бы побрал этого белого кита! — и кончил далеко не столь талантливым писателем. За десять лет, прошедших после колледжа, он издал два безнадежных сборника стихов, о которых все давно забыли, и даже он сам, женился и обзавелся двумя детьми. Отличные ребята. Они выросли и стали хорошими людьми. Лучше, чем он. Бонд давно уже с ними не общался.
Покончив с сочинительством, он получил место преподавателя в католической школе в Ричмонде, в Виргинии, но ученики его доконали. Затем он сменил еще несколько мест и, наконец, осел в музее. Вскоре от него ушла жена, и с тех пор он так и сидит тут, в пыльном кабинете, где делают уборку всего раз в неделю, да и то моют только пол. Его окружают старые книги. Чаще всего Бонд просто смотрит в окно. Иногда идет дождь, иногда светит солнце, и тогда в его каморке становилось невыносимо жарко. Наверное, в кондиционере что-то разладилось. Система работает плохо, но он почти ничего не делает, чтобы выяснить, в чем состоит неисправность. Про себя он давно решил, что все закончится именно так. А теперь… Теперь ему наконец выпало сделать нечто важное. Такой вот бесплатный билет на еще одно железнодорожное путешествие.
Раньше Эфраим Бонд знал о Норвегии только одно: там есть городок, который называется Хортен, и в этом городке на самом краю света в 70-е годы ежегодно проходил рок-фестиваль. На этом фестивале — примерно году в 1978-м — однажды выступал продрогший Боб Марли и пел свои тропически-жаркие и жалобные песни. Это был один из тех ветреных и промозглых дней, которые летом в Норвегии — обычное дело. Пытаясь вообразить тот день, он представлял себе позднюю осень в Виргинии и утро, когда воздух на редкость прозрачен и по лицу стекают холодные дождевые капли.
