Царское гадание - [46]

Неизвестно, знала ли о них маленькая больная, но однажды, когда ей особенно сильно нездоровилось, она заговорила со своим высоким гостем о прошлом и со слезами восторга и благодарности вспомнила свое покинутое «маленькое гнездышко». Государь тотчас же предложил ей вновь перевезти туда все ее вещи и устроить все так, как было раньше, но Асенкова усиленно восстала против такой непроизводительной траты и сказала, что когда совершенно оправится после родов, то вместе со своим ребенком поедет взглянуть на свое бывшее «гнездышко».

— Тогда опять совьем его, — по-прежнему улыбнулась она, — и сына с собой туда возить станем.

Она была почему-то уверена в том, что родит именно сына, и заранее занималась вопросом, какое имя ему будет дано. Она весело толковала и о его воспитании, и о его будущей служебной карьере.

Но всему этому не суждено было сбыться.

Почти всю весну Асенкова провела, редко поднимаясь с постели, и только по настоятельному приказанию доктора делала несколько шагов по роскошно убранному садику своей прелестной дачки.

В начале лета она вдруг как будто поправилась и посвежела и шутя уверяла государя, что набирается сил для предстоящего великого акта.

Ее старушка мать тоже оживилась при мысли о возможности полного поправления здоровья ее ненаглядной Варюши, но вещее сердце матери ныло и болело ей самой непонятной болью.

Она молилась, по ночам вставала, чтобы перекрестить свое сокровище, и с любовью готовилась к тому, чтобы встретить своего внука, вполне разделяя убеждение будущей молодой матери, что родится непременно сын.

Это двойное предчувствие сбылось. В первых числах июля, перед вечером, молодая Асенкова почувствовала приближение родов. Немедленно были вызваны и акушер, и акушерка и приняты все меры к тому, чтобы по возможности облегчить страдания больной. Но эти страдания были так сильны, что нашли нужным оповестить обо всем самого государя.

Царская фамилия в это время гостила в Павловске, у великой княгини Елены Павловны, и государь в тот же день в экипаже прибыл в Царское Село, на дачу, где лежала больная.

Он застал там всех в сильнейшей тревоге. Больная была без памяти. Акушер говорил о необходимости операции, не признавая в то же время достаточности сил больной для перенесения этой операции. Старушка Асенкова была в отчаянии. Она плакала и молилась, призывая на дорогую головку дочери всю силу, всю мощь материнского благословения.

Немногочисленная прислуга молодой артистки, к тому времени уже державшей и лошадей, и кучера, и даже выездного лакея, ходила вся как в воду опущенная. Молодую барыню все боготворили; не было человека, для которого ее болезнь не была бы истинным горем, которому возможность ее кончины не являлась бы истинным, глубоким, непоправимым несчастьем.

К больной государь не пошел. Да и акушер воспротивился этому, и сама больная не увидала и не узнала бы его. Она почти все время была без сознания и страдала невыносимо.

Государь остался в комнате, соседней со спальней больной, но, когда раздались ее громкие, мучительные крики и стоны, поспешил выйти в сад.

У него не хватало сил слышать эти стоны эти тяжелые крики.

Государь отдал приказ вызвать к нему акушера. Тот вышел, сильно озабоченный, в длинном фартуке, с засученными до локтя рукавами.

— Ну что? — спросил государь.

Акушер беспомощно развел руками.

— Скоро ли все окончится?

— Определить трудно, ваше величество. Без ланцета дело не обойдется, а я, как вы изволите видеть, еще не приступал к делу.

— Но все-таки опасности для жизни нет никакой? — спросил государь.

— За это никто не может поручиться, ваше величество!

— Неужели ты предполагаешь?..

— Врач не может и не должен предполагать, ваше величество. Он может только применить свое умение, если у него есть познания, и горячо молиться, если у него есть искренняя вера.

Побыв около двух часов на даче своей маленькой фаворитки, государь уехал, отдав приказ немедленно оповестить его о том, как окончится процесс родов.

И акушера, и акушерку он оставил в сильной тревоге. Мать больной даже проводить его не могла: она была невменяема от горя и отчаяния. Она и страдала, и умирала вместе с дочерью, и каждый крик, каждый стон больной переживался старушкой Асенковой со всем ужасом и всею силою страдания.

Прошло несколько часов, прежде чем на заре ясного, жаркого летнего дня вместе с мучительным криком агонии больной раздался первый слабый крик родившегося ребенка.

Старушка Асенкова не отходившая от постели дочери, набожно перекрестилась и потянулась к больной. Акушер, весь бледный от волнения, пережитого им во время трудной и серьезной операции, которой избегнуть не удалось, схватил ее за руку и остановил:

— Не подходите! Не мешайте! — тихо сказал он, но не договорил, чему не следовало мешать, не сказал несчастной матери, что одновременно с новой народившейся жизнью другая жизнь уходила, не решился сказать, что в самый момент появления на свет нового сиротливого гражданина мира наступила агония его несчастной молодой матери.

Старушка не поняла молчания доктора. Она, к своему счастью, не могла понять весь ужас этого трусливого, но великодушного молчания. Она лихорадочным жестом схватила доктора за руку и подняла на него пристальный взгляд своих измученных глаз.