Царский наставник. Роман о Жуковском в двух частях с двумя послесловиями - [3]

Я смотрю на мирную, почти валдайскую красоту бургундских холмов при дороге, ловлю краешком глаза загадочную, неуловимую улыбку соседки и думаю, что ничто не просто в Божьем творении и никакими шаманскими заклинаниями не разъять тайну души…

* * *

Родное гнездо было Мишенское. Огромный помещичий парк, берега звонкого ручья, залы, комнатенки старого дома, флигели, закоулки… Повсюду звучали детские голоса. Худенький, стройный, черноглазый Васенька (густые черные волосы до плеч, длинные черные ресницы) был всеобщий любимец, а в девчачьих играх — шумный заводила. Когда ж няньки или «бабушки» сказки слушал, а то протяжные их песни или Андрей Григорьича сиротскую скрипку, что-то сонное, дальнее, нездешнее проплывало в огромных его черных глазах…

Дворового мужика Ивана Меньшова притягивало к мальчонке неодолимое любопытство, точно какая-то тянулась от него к мальчику из прошлого нить. Однажды заслушался Васенька у конюшни Ивановых военных рассказов, и вдруг оборвал мирную их беседу отчаянный крик! Опомнившись, Иван увидел с испугом, что мальчонка сломя голову бежит прочь от него с воплями. Долго и озадаченно вспоминал старик и не мог вспомнить — неужто про тот день в Бендерах и про то страшное, что само пришло на язык, рассказал… Оглядывался по сторонам виновато, с опаской — вот узнает Елисавета Дементьевна — и долго еще себя винил, болтливого старика: такими-то рассказами не токмо что малолетку — любого до смерти испугать можно. И отчаянный этот детский крик долго стоял у него в ушах. Васенька же с тех пор испуганно обходил его стороной.

Глава 2 Науки юношей питают…

Прощайте, сад, и звонкий ручей, и отбившийся от стада белый ягненок, прощайте, старушечьи прибаутки, и младших подружек счастливый визг, и нехитрая, верная дружба дворовых собак, и развеселые игры в разные взрослые события — громко кличут Васеньку в дом, приехал к нему из Москвы гувернер-немец Еким Иванович, надо приобщать мальчика к наукам, а кому ж русского мальчика приобщать к наукам, как не немцу. Правда, по научной степени своей Еким Иваныч был подмастерье из московской портняжной мастерской, однако и со страной Германией знаком не понаслышке. Пока, до начала занятий, приступил он к любимому делу. Привез с собой гувернер великое множество картонных и бумажных домиков, в каждом из которых жили пленные кузнечики. Пленники стрекочут отчаянно, а их повелитель Еким Иванович расставляет домики в должном порядке, по голосам, чтобы хоры звучали стройно — чистый Бах…

Однако мимолетный час потехи истек, пришло время науке: повторяет Еким Иваныч ученику какие-то слова нараспев, а Васенька глядит на его кривой рот и о чем-то думает о своем. Вот тут-то и приходит время настоящей «науке». Насыпает Еким Иванович в углу сухой горох, велит неучу задрать штанишки и голыми коленками стать на горох. Больно, конечно, чертовски больно, однако и не боль главное, а страх — страх перед человеком, который нарочно хочет другим сделать больно, страх перед его злою волей, страх насилия. Пронзительный, неудержимый крик донесся вдруг из темного угла, такой же, что поверг когда-то в отчаянье мужика Ивана Меньшова… Крик всполошил весь дом, и вот хлопочет уже со слезами на глазах добрейший Андрей Григорьич Жуковский (дитя обидели!), до тех пор хлопочет, пока не получит разрешенья положить конец педагогической карьере портного… И вот уже кузнечики упакованы, коляска с учителем от крыльца отправляется обратно, в Москву, восвояси…

Крестный отец сам берется за дело образованья. Однако слишком добр он и снисходителен: получив в свое распоряженье мелок, Васенька не пишет цифры, а усердно рисует умильные рожи на столе да на полу, а однажды и вовсе в отсутствие крестного срисовал на пол икону Боголюбской Божией матери и поверг тем в смятение всех дворовых, среди которых распространился слух о явленной иконе. Рисовал он славно, вообще умненький был мальчик, но, по дружному мнению учителей, к школьной науке барский полутурчонок был неспособен.

Когда было ему семь, переехали Бунины в Тулу и здесь определили Васеньку в знаменитый пансион Христофора Филипповича Роде. Он и там признан был малоспособным к ученью. Позднее такую же дурную славу снискал он как ученик тульского народного училища. Поскольку чуть ли не каждого из славных в будущем людей России и прочих стран мира постигала подобная участь в школьные годы, можно дать полезную рекомендацию всем посетителям «родительских собраний»: не огорчайтесь, если детей ваших бранят за неуспехи, — может, у вас тоже незаурядные дети. Ведь школа-то рассчитана на самых что ни есть заурядных.

Афанасий Иваныч Бунин прожил в Туле всего год, по истечении которого навсегда покинул наш мир, грустную эту юдоль семейных неудач и внебрачных связей. Восьмилетний Васенька сопровождал тело покойного батюшки в часовню на Мишенском кладбище, что на месте старинной церкви. Потом в течение сорока дней посещал и кладбище и церковь, где по окончании поминальной молитвы прикладывался к расписному крылу херувима на царских вратах… Смерть, смерть, неотъемлемая часть жизни, неизбежное ее завершенье. В ту пору медицина была еще слабее нынешней, смерть шла по пятам, старик Бунин, вовсе не такой старый по нынешним меркам, десять детей схоронил (из пятнадцати) прежде, чем самому упокоиться на Мишенском кладбище. Легко догадаться, что чувствительного восьмилетнего Васеньку, будущего автора «Сельского кладбища», леденящее это соседство жизни и смерти и в ранние годы уже тревожило.