Царский изгнанник (Князья Голицыны) - [104]

Серафима Ивановна взяла квитанцию и, нагнувшись с ней к камину, начала её просматривать. Гаспар в это время зажёг свечки.

   — Что же это значит, что Исаак выставил на квитанции двадцать второе ноября? — спросила Серафима Ивановна. — Ведь нынче у вас двенадцатое декабря?

   — Исаак... всегда так выдаёт квитанции, — отвечал Гаспар, — у него уж так заведено, чтоб легче рассчитывать проценты. Проценты он всегда берёт за месяц, если даже заложенная вещь выкупается через неделю.

   — При первых деньгах непременно выкуплю это проклятое ожерелье... ну, а мои триста луидоров? Как и когда получу я их?

   — Завтра утром, как только встанем, — отвечал Гаспар, — мы можем съездить за ними, и если даже вам будет угодно, взять у меня больше...

   — Завтра утром! Разве я вам не сказала, что мы завтра чуть свет едем в Амстердам?

   — Можно бы, если прикажете, отложить на денёк или на два, а не то когда возвратимся, ведь мы не надолго уезжаем: убьём вероломного да и назад!

   — Оно так! Да с чем же я поеду? У меня всего восемьсот ливров осталось.

   — Прошу вас знать, милостивая государыня, — с достоинством отвечал гасконец, — что я ни за что не потерплю, чтобы мы ехали иначе, как на мой счёт: всё моё состояние и самого себя повергаю я к ногам вашим. Сейчас же... или ужо ночью схожу к моему другу, барону ван дер Ховену, очень богатому голландцу, у которого возьму верящее письмо на амстердамского банкира и, кстати, захвачу с собой несколько комплектов белья, дорожные башмаки и всё, что нужно. Барон живёт в двух шагах отсюда, и завтра утром моя прелестная Нереида будет ещё покоиться под благодетельной сенью Морфея и Купидона, как я явлюсь к ней во всеоружии, как Минерва... А что на время нашего отсутствия намерены вы делать с маленьким Мишей?

   — Не говорите мне о Мише, говорите мне только о мщении... Миша может продолжать учить свою Анисью, которую он так хорошо выучил, что она совсем от рук отбилась. Кабы вы слышали, что она давеча наговорила мне!.. Пусть он баклушничает с ней и с вашим Альфредом, какое мне до него дело: деда и отца его сослали в Каргополь, им теперь не до Миши; чай, боятся, как бы своей головой не поплатиться... Поезжайте ж скорее к вашему барону; да заезжайте, кстати, за Аниськой; чтоб она непременно сейчас же выписалась. Напомните ей, что я обещала показать ей одно очень интересное письмо.

   — Извольте, сударыня... Ну, а если я в самом деле буду так счастлив, что выйду победителем из предстоящего мне боя, если мне удастся отомстить за вас, моя божественная богиня, то позволите ли вы вашему невольнику, с восторгом и беспрекословно жертвующему для вас жизнью, позволите ли вы попросить у вас одной, только одной награды?

   — Хорошо! Вы умеете держать, когда секут?

   — То есть как это? — спросил гасконец, удивлённый такой внезапной переменой разговора, — признаться, никогда не пробовал, не случалось, извините.

   — Ну, а если я прикажу вам подержать?..

   — Кого?

   — Не всё ли вам равно кого. Кого велю. Вы не раз повторяли, что для меня вы родного отца не пощадите.

   — Мой отец уже лет пятнадцать как скончался, а если б он был жив... О! Если б только он был жив и имел несчастие прогневить вас, как, например, Даниель... О! Тогда бы я не поколебался ни на минуту...

   — Хорошо! Ужо увидим!.. А какой это вы просили награды?

   — Чтобы вы... чтобы вы согласились, если это только не очень обеспокоит вас, навсегда забыть неблагодарного изменника и чтобы вы благосклонно изволили взглянуть на вышеименованного невольника, с таким рвением и так слепо исполняющего ваши приказания.

   — Отправляйтесь-ка к барону, любезный Гаспар, там увидим, кажется, и теперь вы не можете жаловаться на мою неблагосклонность. Да что это наша кухарка провалилась? Зайдите к хозяйке. Не у неё ли она? Да велите ей накрывать, я буду ждать вас к ужину.

Из трёх приказаний, данных Гаспару его божественной богиней, он исполнил только одно. Сказал кухарке, чтобы через час, то есть к его возвращению, она накрывала на стол и подавала ужинать. Насчёт остальных двух приказаний он решил так: «Об Анисье скажу, что доктор не отпускает её; о бароне — что не застал его дома, и что схожу к нему ещё раз ночью; а ночью авось не нужно нам будет ни Анисьи, ни барона... Однако времени терять нечего: она не на шутку вообразила, что я повезу её в Голландию».

«А всё-таки же я должен признаться, что действую с этой женщиной как настоящий школьник, — думал Гаспар, сидя в кофейной за пуншем, — Даниель поступал совсем не так, оттого ему и удавалось: он мастер этого дела, а я... Я всегда составляю свой план как нельзя лучше, а как приходится привести его в исполнение, так и оробею. Будто кто свинцу нальёт мне на язык или проколет мне его булавкой: то молчу, как дурак, то начну заикаться, а если заговорю, то понесу такую чушь, что у самого уши вянут. А Даниель о чём бы ни заговорил, всё у него выходит кстати. Сиреной ли назовёт её, или Сильфидой, или Терпсихорой, — всё ей нравится. Раз при мне он назвал её Парфеноной, — и то с рук сошло, а я вот нарочно для неё купил себе мифологию, чтоб иногда щегольнуть какой-нибудь Юноной, да давеча — чёрт попутал — и ошибись: назвал её Нереидой. Хотел сказать Немезида, а с языка сорвалась Нереида; зато я очень удачно поместил ей Морфея, и Купидона, и Минерву; а толку всё-таки не вышло никакого. Я с ней уж чересчур застенчив!.. Нет, надо мифологию побоку. Я просто скажу: «Для вас...» — но как же мне назвать её? Мадам? Это слишком почтительно, слишком церемонно. «Для вас, скажу, обожаемый ангел...» Нет, и это не годится: такого задаст, пожалуй, ангела, что и своих не узнаешь! Видно, без мифологии не обойдёшься. «Прелестнейшая Немезида! — скажу я. — Вы знаете, как искусно Даниель владеет оружием. Его мечу, может быть, суждено прервать нить жизни вашего защитника и отправить его к паркам. Не ровен случай, — скажу я ей, — дайте, — скажу, — задаток или, ещё лучше, дай, — скажу, — задаток». Когда доблестный Марс сражался за оскорблённую Прозерпину... Не знаю, впрочем, сражался ли Марс за Прозерпину, надо справиться в книжке».