Царский двугривенный - [13]

— Так нельзя, папа, — сказал Славик. — Надо — по копейке штука.

— Я же дороже плачу, садовая голова! Ты бы стоял две недели, а тут — рубль сразу.

Славик беспомощно оглянулся. Ни Мити, ни Коськи не было. На углу стояла комсомолка Олька.

— Нет, я так не могу, — твердо сказал Славик. — Таракан велел — копейка штука.

Мимо промчался Коська и крикнул на ходу:

— Отдавай!

— Это кто? — спросил папа. — Директор?

— Нет. Это с нашего двора. Коська.

— А с ним что за шпингалет? Кажется, Митя? Позови-ка их.

Ребята подошли. Коська сказал: «Пламенный привет!» и встал за спину Мити. Коська был франт: кепку носил козырьком на ухо и чубчик прилизывал на лоб. Нос у него был в чернилах.

Папа повторил предложение.

— Отдавай, отдавай… — заторопился Митя. — И коробку отдадим, вместе с крышкой, если за рубль… Знаете, Иван Васильевич, какие сладкие ириски. Закачаешься! Таких сладких ирисок и нету ни у кого…

Коська стал выгребать конфеты из карманов.

— А зачем вам все-таки рубль? — спросил папа.

— У нас Самсон Зорьку загнал, — сказал Славик.

— Какой Самсон?

— Кривой.

— Какую Зорьку?

— Нашу. Нам деньги на выкуп надо.

— Кому надо?

— Таракану… У нас Зорьку Самсон загнал.

— Давай быстрей, — сказал Коська. — Чем крепше нервы, тем ближе цель!

— Скажите пожалуйста! — удивился папа. — И вы думаете, за рубль Самсон отдаст голубку?

— Таракан говорит, отдаст. Таракан знает.

— Вот вам рубль, — папа забрал коробку. — Что же доложить маме? Придется соврать, что купил в пайторге.

— Не надо, — сказал Митя. — Там пять штук не хватает.

— А что делать? Прихожу с коробкой. Мама спрашивает — откуда? Что же мне говорить, что я купил у «Ампира», у собственного сына за целковый? Глупо.

— У ней будет мигрень, — сказал Митя.

— Именно. Представляете: Славик торговал без патента и к тому же спекулировал. Разве это красиво?

— Некрасиво, — согласился Коська. — Надо эти ириски ликвидировать. Чтобы никто не знал. Давайте разделим их на четыре кучи, сшамаем, и прощайте ласковые взоры.

— Пожалуй, это выход, — сказал папа. — Как думаешь, Славик?

Славик не знал.

— Ну что же. Пощадим Лию Акимовну. Не будем ей ничего говорить. Хорошо?

— Пощадим, — сказал Коська. — Давайте я разделю на четыре кучи. Я по-прежнему такой же нежный.

— Давайте, ребята, молчать. Но больше так не поступайте. Я сам водил голубей, но спекулянтом никогда не был. Это некрасиво.

— Некрасиво, — сказал Коська, не спуская глаз с коробки. — Давайте делить на четыре кучи.

— Итак: я вас не видел, и вы меня не видели. А свою долю я отдаю Коське.

— За так? — спросил Коська.

— За так. Обещайте, что этого больше никогда не повторится.

Ребята нестройно пообещали и, ухватившись все трое за коробку, побежали за угол.

А комсомолка, которой папа велел срочно прятать чертежи в несгораемый шкаф, торчала на углу и смотрела на Славика загадочными египетскими глазами.

6

Коська плюнул в ладонь, пригладил челку и постучал кулаком в калитку.

Из всех ребят только ему посчастливилось бывать у Самсона. Раза два он носил туда узлы с бельем. По причине знакомства ему и было поручено вести переговоры о выкупке Зорьки. Но пошли к знаменитому голубятнику все.

Калитка была вделана в громадные ворота с накрышкой. В калитке был прорезан волчок вроде бубнового туза, прикрытый изнутри заслонкой.

Самсон не отворял.

— Может, его дома нет? — спросил Митя.

— Он всегда дома, — возразил Таракан. — Стучи шибче.

Коська повернулся задом к воротам и постучал пяткой.

Заслонка отодвинулась. Мокрый Самсонов глаз оглядел всех по очереди: Коську, Таракана, Митю и Славика.

— Пламенный привет! — сказал Коська.

Самсон молча продемонстрировал через квадратный смотровичок сперва бороду, потом широкий нос с бутылочными дырками.

— Отворяй давай, — сказал Коська. — Не бойся. Я по-прежнему такой же нежный…

— Тебе чего? — спросил Самсон.

— Голубя выкупать.

— Когда упустил?

— Вчерась.

— Деньги при тебе?

— При мне.

— Предъяви.

Коська побрякал монетами.

— А эти кто? — спросил Самсон.

— С нашего двора. Отворяй.

Самсон задумался. Мысли у него в голове поворачивались медленно.

— У нас еще деньги есть, — соврал Митя на всякий случай.

Самсон думал.

— Тебя пущу, — решил он наконец. — Остальных — нет.

— А если нет, то почему? — спросил Коська.

— Потому, — ответил Самсон.

На счастье ребят, в это время подошел маленький старичок в котелке, с морщинистой, как у черепахи, шеей. Старичок был не то в пиджаке, не то в сюртуке, и длинные локоны его лежали на бархатном воротнике змейками.

— Отворяй, отворяй, греховодник, — заговорил старичок, приятно припевая. — Детушки пришли, наше светлое будущее, а ты рычишь, ровно вепрь в чащобе. Уж и детки его не радуют.

Самсон открыл калитку. Старичок сперва пропустил ребят и только тогда переступил во двор сам.

— Сказано, — припевал он, — пустите детей, не препятствуйте, ибо таковых есть царствие небесное.

— Ладно двенадцать-то евангелиев читать. Тут не церква, — ворчал Самсон, хлопая живым глазом.

Другой глаз он потерял, как сам говорил, за свободу. Был он плотный, приземистый, в разукрашенной обойными цветочками жилетке поверх лазоревой косоворотки и в штанах со споротым лампасом.

— Живешь ты, Самсонушко, возле голубков, а злющий, как барбос, прости господи, — весело припевал старичок. — Семирамида, матушка, царица вавилонская, хуже тебя была грешница, а и та к твоим-то годам в голубку оборотилась. Голубка — символ веры, дух святой, помни!