Царский духовник - [10]

Молодой царь Иоанн Васильевич сидел на рундуке богатом на паперти собора Успенского и с тревогою оглядывал страшные следы пожара великого: курящиеся еще развалины, груды золы и пепла, почерневшие, закопченные стены храмовые. Шел царю и великому князю Иоанну Васильевичу в эту пору восемнадцатый год, был он росту высокого, строен станом, широкоплеч; чело у великого князя было крутое и высокое, из-под орлиных бровей сверкали очи пламенные, в которых мигом загорался гнев великий и мигом сменялся взором милостивым и кротким; нос был у царя выгнутый, уста тонкие, подбородок острый; едва пробивались у него усы и борода на лице юном. Висела на шее у царя цепь золотая, усаженная камнями самоцветными; запонки на его ф'ерязи алой бархатной горели алмазами.

Беседовал молодой царь Иоанн Васильевич с боярином Захарьиным, а сам нетерпеливо поглядывал на черные тучи народные, что все гуще и гуще собирались вокруг храма Успенского. Безмолвен был народ, и не слышал молодой царь из толпы криков обычных, приветственных. Наплывали толпы сумрачно и грозно…

- Верно ли, боярин, - спросил царь Иоанн Васильевич Захарьина, - что винит народ в беде своей великой князей Глинских?

Замялся на вопрос царский боярин Григорий Юрьевич; был он сердца доброго, враждовал с князьями Глинскими лишь из-за дружбы к остальным боярам, и не хотелось ему князя Юрия перед царем поносить. Покачал он головою, словно бы в раздумии глубоком, и молвил царю:

- Слыхал я что-то, государь, да не больно тому веры даю. Статочное ли дело, чтобы стал народ черный с князей да бояр ответа спрашивать! У князя Юрия завистников много, да и нравом-то он крутенек, - вот и порочат его перед лицом твоим, государевым. Вестимо, погорел, обнищал народ и виновника беды своей ищет.

А кого тут винить? Известно, Божия воля!

Выслушал царь Иоанн Васильевич свояка-боярина, поглядел, как бы дивясь, на его лицо доброе и с легкой усмешкою проговорил:

- А я было мыслил, что ты, Григорий Юрьевич, с князем Юрием в раздоре?

- Чего греха таить, царь-государь: случалось с князем в Думе твоей царской спорить. Да и нрав-то княжий спесивый мне не по душе. А только не таков я человек, чтобы кого облыжно порочить перед царем.

Еще более подивился молодой царь, эти речи слушая.

- Ну ладно, так и быть тому. А ты вот что мне скажи, Григорий Юрьевич: что мне теперь с черным людом московским делать?

- А что делать, государь? - беззаботно ответил добрый боярин. - Одел'и их казной по малости; чай, у тебя меди-то хватит. Да повели какому ни на есть из бояр в толпе речь держать; пусть успокоит да утихонит их, посулит от тебя милости какие ни на есть.

- По душе мне совет твой, боярин Григорий Юрьевич, - молвил молодой царь, и лукаво усмехнулись его уста тонкие. - Вот ты возьми да и говори с народом.

Кажись, тебя любит московский люд…

Смутился малость боярин Захарьин - нелегкую задачу ему царь задал… А потом взглянул кругом на знакомые стены кремлевские, на своих бояр-товарищей в нарядах пышных и даже сам страху своему подивился. Чай, не впервой было ему с народом говорить! Поклонился он царю молодому в пояс.

- Твоя воля, царь-государь, уговорю я черный люд московский.

- А я, - молвил молодой царь, вставая с места своего, - возьму с собою окольничих да стремянных и прочь отъеду. Невесело мне глядеть тут на пожарище.

Не успели бояре опомниться, как вскочил молодой царь Иоанн Васильевич на аргам'ака персидского, поманил за собою молодых слуг своих, и глядь - уже поскакал к воротам кремлевским через широко раздавшуюся толпу народную.

Остался один на паперти боярин Захарьин, и не больно ему любо было остаться одному в виду гневной толпы народной… Соседние бояре, что приказ царский слышали, с усмешкой поглядывали на избранника царского: как-де ты справишься, как-де ты выпутаешься… Частый шепот завистливый пробегал по рядам боярским: всем не по нутру было, что предпочел молодой царь Захарьина всем остальным боярам…

Однако супротив приказа царского никто перечить не смел - все покорно отступили, все дали слово боярину Захарьину.

А толпа-то народная все прибывала да прибывала; увидел люд московский, что отбыл царь-государь с площади Успенской, что ни слова не сказал он народу своему, что во всем положился он на бояр своих, - и начали мало-помалу раздаваться в толпе народной крики гневные:

- Самому царю хотим правду сказать!

- Пусть не слушает он бояр лукавых!

- Пусть выдаст нам Глинских-злодеев!

- Эк, вырядились в какое платье цветное!

- Все, чай, нашими горбами добыто!

- А почто Москву сожгли, православные?!

- Ну-ка ответь, боярин!

- За что Москву сжег, боярин?!

- Отвечай-ка!

- Аль оглох?

Слушал, слушал боярин Захарьин гневные крики народа московского и ничего не мог в толк взять… Не в чем было ему оправдываться, нечего ему было народу потакать, не знал боярин за собою никакой вины - и потому выступил он смело пред толпой бушующей.

- Эй, вы, люди московские! Слушал я вашу молвь нескладную, слушал я ваше роптание и никак не могу в толк взять - чего вы хотите… Захотел Господь, и постиг пожар Москву великую; захотел Господь, и погибло все ваше имущество, и погорели жены ваши и дети… То, люд московский, разразился над тобою гнев Божий, а супротив того гнева ни один смертный пикнуть не смеет; к чему же, люди московские, бушуете вы против царя-государя, великого князя Иоанна Васильевича?!