Царские сокровища, или Любовь безумная - [96]

Бифштекс последнюю фразу понял по-своему. Он с испугом затараторил:

— Я бы, господин оберст, с удовольствием! Что говорить, Топальцева — женщина аппетитная. Но мне неудобно делаться ее кавалером: меня все знают, да и моя жена — дама высокой нравственности, не одобрит такое служебное рвение. Может, арестовать Топальцеву, посадить в Локет и допрашивать с пристрастием?

Соколов отрицательно покачал головой:

— Такие меры излишни! — Притворно вздохнул. — Что ж! Придется мне прийти вам на помощь. Я сегодня же побеседую с этой Топальцевой. И коли требует оперативная обстановка, останусь у нее ночевать.

Бифштекс схватил руку Соколова и стал трясти ее:

— Большое спасибо, господин оберст!

Вдруг его как током обожгло. Он подумал: «Ведь оберст от Топальцевой узнает, что я у нее отобрал аграф бриллиантовый! Что тогда со мной будет! Оберст — зверюга, он меня на месте застрелит! Может, срочно переписать протокол обыска, куда внести эти бриллианты? Нет, есть еще лучшая идея — связать оберста взяткой!»

Бифштекс ласково заглянул в глаза гения сыска:

— Сделайте милость, постарайтесь замять это дело. А я в долгу не останусь.

— Вы о чем, майор?! — поморщился Соколов. — О каком долге вы говорите? У нас есть только один долг — перед родиной.

Бифштекс заюлил:

— Это я так, фигурально выразился. Давайте вместе пообедаем! На террасе трактира «Божий дар», в условиях самых живописных.

Последний шанс

Перед обедом Соколов отправился в «Асторию», принял душ, перекинулся шутками с Евой Павлувой и в хорошем настроении и с волчьим аппетитом прибыл в трактир.

Бифштекс тоже успел слетать домой. Там он оторвал доску подоконника, вынул спрятанный аграф и первым прибежал в «Божий дар», заказал самый вкусный и обильный обед.

Стол ломился от яств. Лакей и сам хозяин обслуживали высоких гостей.

После того как выпили бутылку сотерна, Бифштекс полез за пазуху и достал фантастической красоты аграф, переливавшийся игрой крупных изумрудов и бриллиантов.

— Вот, семейная, можно сказать, реликвия. Примите, прошу от души.

Соколов подышал на камни, потер о рукав, вгляделся в клеймо:

— Замечательная вещь! Тут выбито: двуглавый орел и «СПБ», что означает: Санкт-Петербург. Это раннее клеймо, существовавшее лишь при Петре Великом. Спасибо! Теперь, мой друг, спите спокойно. Взятку я принял, дело изложу начальству в выгодном для вас свете. Или вообще докладывать не буду. Но это лишь в том случае, если обнаружу ящик с картотекой заграничной агентуры. Не исключаю, что в этом случае вас еще и наградят, Франц.

Однако Соколов крепко задумался: «Вещица сия не из царского ли ларца? Неужто его уже растаскивать начали?»

И не знал Соколов, что это тот самый знаменитый аграф, который был изготовлен ювелиром Рокентином по заказу Петра Великого и предназначался к коронации Екатерины. Более того, сам же Рокентин его пытался похитить, да был Петром разоблачен и казнен. История потрясающая, напоминающая о том, что жулики не только в наше время существуют, они и в старое время водились. Замечу: стоимость этого аграфа превосходила полугодовое содержание самого Петра.

* * *

Вечерело. В небе застыли высокие легкие облачка, и края их были подкрашены закатным багровым цветом. Дышалось легко. На сердце было покойно, словно не было смертельной схватки, полной жутких опасностей, за обладание царскими сокровищами.

В закатный час Соколов появился на пороге дома Топальцевой. В руках у него был букет роскошных роз.

Он пронзил нежное сердце вдовушки страстным взглядом. Не произнеся ни единого слова, он взял ее руку, поцеловал кисть, потом ямку под локтем, потом плечо, нежным поцелуем опалил губы. Женщину словно обдало горячей волной, закружило, опьянило неземным блаженством. Она затрепетала в сильных мужских руках, прижалась к его груди и почему-то заплакала, тихо содрогаясь от предчувствия счастья, которого никогда не было прежде и которого уже никогда не будет потом, после расставания…

* * *

Солнце клонилось к горизонту, но склон горы, на котором стоял домик Топальцевой, еще был ярко освещен. Соколов, словно желая осмотреть цветники и сад хозяйки, вышел с ней под ручку на прогулку. Входные двери противно заскрипели, и Соколов обратил на это внимание.

В эти редкие для обоих минуты, полные искренней нежности, они гуляли в садике, окружавшем дом. Соколов зорко обозревал окрестности. Сам дом, построенный в начале века, стоял на высоком фундаменте из бутовых камней. От заднего фасада вниз по склону угадывалась под дерном труба канализации. Невдалеке от ограды можно было заметить слегка потревоженный дренаж. Соколов понял: «Тут!»

Соколов усмехнулся: «Хромой вынул бетонную плиту, стоящую на канализационной траншее, и прямо на трубу, до которой может быть расстояние почти в метр, поставил ларец. И просто, и остроумно! А Бифштекс со своими подручными, не обладая инженерными познаниями, шарили в доме и возле него. Молодец наш русский человек!»

Соколов незаметно для хозяйки бросил на плиту носовой платок, а затем, словно заботливый хозяин, снял с петель уличные двери и смазал их машинным маслом. Двери теперь открывались бесшумно.

…Когда небосвод покрылся крупными звездами, порой бесшумно и стремительно скользившими вниз, они вдвоем, плечо к плечу, сидели на открытой террасе за самоваром, пили чай. Слов почти не произносили (Топальцева плохо знала немецкий, а Соколов еще не успел выучить великий язык Яна Амоса Каменского), и от этого создавалась особая прелесть молчаливой близости. Лишь в предвкушении новых любовных радостей прижимались друг к другу теплыми плечами и обменивались нежными взглядами. Но вот Власта Топальцева поднялась, потянула Соколова за собой в спальню.